Молодые львы

Хоуп вновь засмеялась, но тут же лицо ее стало серьезным. Она задумалась над последними словами Ноя, но комментировать их не стала. Ведь она приехала только на неделю, так чего тратить время на разговоры о грустном.

– Ты сможешь приезжать каждую ночь? – спросила она.

Ной кивнул.

– Даже если мне придется подкупить всю военную полицию. В ночь с пятницы на субботу скорее всего не смогу, но все остальные ночи… – Он оглядел грязную, пыльную улицу, салуны здесь даже днем не гасили неоновые вывески. – Жаль, что тебе придется провести неделю в такой дыре…

– Ерунда, – отмахнулась Хоуп. – Я без ума от этого города. Он напоминает мне Ривьеру.

– Ты бывала на Ривьере?

– Нет.

Ной покосился на негритянский район, расположенный по другую сторону железнодорожных путей. Сортиры во дворах, некрашеные стены домов, разбитые мостовые.

– Ты права. Действительно, вылитая Ривьера.

– Ты бывал на Ривьере?

– Нет.

Они нежно улыбнулись друг другу и какое-то время шли молча. Потом Хоуп прислонилась головой к плечу Ноя.

– Сколько еще? Как ты думаешь, сколько?

Он знал, о чем она ведет речь, но переспросил:

– Что сколько?

– Сколько это будет тянуться? Война…

Негритенок сидел в пыли и гладил петуха. Петух, прикрыв глазки, дремал, убаюканный плавными движениями черных ручонок.

– Недолго, – ответил Ной. – Совсем недолго. Все об этом говорят.

– Ты же не будешь лгать своей жене, не так ли?

– Никогда. Я знаю одного сержанта из штаба полка, так он говорит, что нашей дивизии, возможно, вообще не придется воевать. Он говорит, что полковник просто в ярости, потому что ему ужасно хочется стать бэ-гэ.

– Бэ-гэ?

– Бригадным генералом.

– Я, наверное, очень глупая, раз этого не знаю?

Ной рассмеялся:

– Точно. И это хорошо. Обожаю глупых женщин.

– Я так рада. Я просто счастлива! – Они одновременно, словно по команде, полученной свыше, повернулись и направились к пансиону. – Я надеюсь, этому сукину сыну ничего не обломится, – добавила Хоуп через несколько шагов.

– Не обломится кому? – переспросил Ной.

– Не станет он бэ-гэ.

С минуту они молчали.

– У меня есть прекрасная идея, – подала голос Хоуп.

– Какая?

– Давай вернемся в нашу комнату и закроем дверь на ключ. – Она широко улыбнулась, и они прибавили шагу.

В дверь постучали, потом послышался приглушенный деревом голос хозяйки:

– Миссис Аккерман, миссис Аккерман, можно вас на минуточку?

Хоуп недовольно посмотрела на дверь и пожала плечами.

– Я сейчас, – ответила она и повернулась к Ною. – Не вставай, я на минутку.

Она поцеловала мужа за ухом, затем открыла дверь и вышла. Ной лежал на спине, поглядывая на грязный, в пятнах потолок. Его клонило в сон. Воскресный день заканчивался, откуда-то издалека доносились паровозные гудки, на улице солдаты пели:

Ты умеешь веселиться и любить.
Можешь даже леденцами угостить.
Ну а как же с деньгами, дружок?
Если есть, то ложись под бочок.

«Вроде бы я уже слышал эту песенку», – подумал Ной, потом вспомнил Роджера и то, что Роджер погиб. И тут его сморил сон.

Разбудила Ноя осторожно закрывшаяся дверь. Он чуть разлепил веки и улыбнулся, увидев стоящую у кровати Хоуп.

– Ной, пора подниматься.

– Еще не пора. Далеко не пора. Иди ко мне.

– Нет, – сухо ответила Хоуп. – Вставай.

Он сел.

– В чем дело?

– Хозяйка говорит, что мы должны уйти немедленно.

Ной замотал головой, отгоняя остатки сна.

– Повтори еще раз.

– Хозяйка говорит, что мы должны уйти.

– Дорогая, ты, наверное, что-то напутала.

– Ничего я не напутала. – Голос Хоуп звенел от волнения. – Все ясно и понятно. Мы должны уйти.

– Но почему? Ты же сняла комнату на неделю.

– Да, на неделю. Но хозяйка заявляет, что я пустила ей пыль в глаза. Она, видите ли, не знала, что мы евреи.

Ной встал, медленно прошел к туалетному столику, взглянул на свою улыбающуюся физиономию на фотографии, которая стояла рядом с букетиком нарциссов. Цветочки уже заметно подвяли.

– Хозяйка заявила, что фамилия показалась ей подозрительной, но я-то не похожа на еврейку. А вот увидев тебя, она снова засомневалась, поэтому спросила меня, и я ответила, что да, мы евреи.

– Бедная Хоуп. – Голос Ноя переполняла нежность. – Извини меня.

– Перестань. Чтобы больше я этого от тебя не слышала. Не за что тебе извиняться.

– Ладно. – Ной провел пальцами по засыхающим, но еще нежным лепесткам. – Полагаю, нам надо собираться.

– Да, – кивнула Хоуп, достала чемодан и положила его на кровать. – Хозяйка говорит, что лично к нам у нее никаких претензий нет, но таковы уж правила ее пансиона.

– Приятно слышать, что лично к нам претензий у нее нет.

– В принципе, ничего страшного не произошло. – Хоуп начала складывать вещи в чемодан. – Сейчас мы уйдем отсюда и без труда найдем другое место.

Ной коснулся щетки для волос, лежащей на туалетном столике. Ее обратную сторону украшала затертая от времени серебряная пластинка с викторианским орнаментом из листьев. Пластинка тускло блестела в пыльном полумраке.

– Нет, мы не будем искать другое место.

– Но мы не можем остаться здесь…

– Мы не останемся здесь и не будем искать другое место.