Молвинец

вот слёзы старухи, что горше полыни.

Как мне их утешить? И чем утереть?

Какими платками? Все плачи – святыни!

А там, в подреберье щемит и болит,

всей Русью болит! От истоков до корня!

И как можно звать себя – русский пиит,

когда слёз ты соль не сбирала на щит

настойчивее, каждодневней, упорней!

Ты знаешь, что камень застылый – слеза?

Он тем и бесценен, что плачи бессмертны.

Рубин, хризопраз, малахит, бирюза.

Слезинку дождя мне б с ладони слизать,

упавшую с неба! Мне слёзы воспеть бы!

Да, да – мне воспеть! Не восплакать! Не взвыть!

Мне их переплавить в небесную чашу.

Известь, словно князь, что «иду я на вы»,

как флаг водрузить их за родину нашу!

В груди моей плачи настолько свежи,

так пахнут отчизной и так пахнут хлебом!

Длинною, что будущность.

Высью, что жизнь.

Они растекаются – в небо!

***

Ничего не меняется: ложкарь мастерит посуду,

вырезает ложку из дуба. Берёз деревянных холсты

срезает по капле, подносит к медвяному кругу.

Я – ложка из дерева: будешь кормиться мной ты!

Облизывать тело. И щами из белой капусты

прихлёбывать будешь, а хлебом бульон заедать.

Ложкарь моё тело тесал, шлифовал яро, с хрустом,

обветривал, чтобы сияла древесная гладь!

К губам подноси! И ласкайся! Какое вам дело,

что было со мною, какая сияла мне больно звезда!

Теперь размозжён позвоночник. Распилено тело.

Но, главное, в ложке, чтоб в рот, а не чтоб мимо рта!

Ах, пойте, потешники! Вы, ложкари, воспляшите!

Ударьте вы в бубен! И взвейтесь в безудержный бег!

Вокруг кукловоды, в руках у них кукольны нити!

Пока согреваю в груди я рассыпанный снег.

В твоих городах слишком скудно, в рифмованной прозе,

в подделке! Куда тебя? Рынок – и тот не дурак.

Кричи, не кричи. Но ты вся из порезов коррозий,

что мне – деревянной, ложкарной – твой хилый пятак?

Так, так да растак твою. В землю, коль станем ложиться,

как все в деревянных, дубовых своих черпаках

да в тёплых, в посудных своих из берёзы тряпицах,

в вишнёвых, сливовых, тесовых, злачёных стволах.

Поэтому кровь закипает во мне: надоела

мне ржавь твоя! И твой пластмассовый корпуса звон.

Всё спамит в тебе: и Шекспира безумный Отелло

совсем не таков, не ревнует своих Дездемон.

Пусть лучше я буду вовсю исцелованной, в чьих-то

касаньях, лобзаньях, парящей в питьё и еду,

чем эти пустые, бездарные пляски и ритмы

под эту твою шутовскую – ой, люди – дуду.

***

На моей площади народные гуляния.

На твоей площади никого, ничего.

На моей площади – церковь, магазины, здания,

ёлки на Рождество!

На моей площади – Манежной, Театральной, Пушкинской

я держу своё небо, вздымаю над головой.

На твоей площади, на кликушеской

пахнет салом, укропом, молвой.

Все дороги закрыты, залеплены,

даже летом в снегах.

У меня в груди – всё так больно сцеплено,

словно скрипки бьются, вздымается Бах.

На моей площади никаких обманов, предательств,

а тем более скоморошьих, шутовских клевет,

балаганов и плясок, трюкачеств, рвачеств,

лобных мест, палачеств, казней, бед!

На моей площади – прикипает древко к рукам,

плавятся ладони, флаг держащие!

На моей площади – ни пяди не сдам.

Поднимаются даже падшие.

На моей площади – пыль столетий,

даже камни кричат, вопят, дождь – шершав.

У меня, во мне столько отметин,

столько рубцов в горле – не закроет шарф!

Я сама уже – камень моей площади, я сама её пыль,

я сама её часть, масть, её страница!

Моя площадь – площадь Горького, что изверг «Изергиль».

Моя площадь мне снится!

На моей площади я столько раз падала, сдирала колени в кровь,

попадала под колёса машин, под колесницы, под артобстрелы,

на моей площади плакала Ярославна над обрывом без слов.

На моей площади я сама чуть уцелела.

На твоей тоже не лучше – весь Калашный ряд,

баяны, валторны и хор из Уреня.

На твоей площади тебя из рая изгоняют в ад.

И поэтому я – к иконам, и поэтому я – на колени!

«Смилуйтесь все!» – а там герб, что с оленем.

Герб городов Ростова, Гродно, эмблема Альзона.

На моей площади, которая вросла мне в грудь,

во все её плачи, смыслы, во все её стоны

так, что не вдохнуть!

С моей площади провожают солдат,

с моей площади, как с Ромодановского вокзала:

все его помнят. Но его нет. Адресат

вынут из списков, реестров, овалов.

На моей площади иконы кровоточат.

Лупит солнце. Цветут магнолии и абрикосы.

На твоей площади тоже цветочный чад.

Хочешь, в ноги паду? Хочешь, оземь?

Хочешь, про бусы поговорим, хочешь про платьишко изо льна?

На моей площади, на твоей площади не вырваться из круга.

Но один у нас город и площадь у нас одна:

мы стоим в полшага друг от друга!

***

Корневище русское проходит сквозь меня,

сквозь мою землю, её белокрылые оси!

Сквозь сердце, сквозь волосы изо льна,

прорастает в мой позвоночник, в мои крепкие кости!

Прорастает, пропитывается, мою влагу пьёт.

Пробивает пространство. Прорезает высь и выше!

Я в его тени. Мы все, мой народ,

сквозь нас растёт русское корневище.

И когда мы все выходим на Соборную площадь,

заслышав музыкальный его, высокий звон,

русское корневище прорастает сквозь толщи

всех прошедших и будущих всех времён.

И какими бы ядами не поливали нас,

дождями кислотными, фосфорными, губительно атмосферными,

но несбитый ритм корневища – наш запас,

не простреленный пакостью, гнусностью, сквернами!