Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Несомненно, перед нами свидетельство того, что англичане начали непосредственно осознавать перемены, происходящие в их социальной и политической жизни. Все знали о войне Алой и Белой розы, в которой сражались армии, следовавшие за могущественными сеньорами и влиятельными подданными. В отсутствие каких-либо весомых письменных данных, которые могли бы сообщить сведения о вассалах и «проклятом феодализме», мы должны опираться на документальные источники, говорящие о существовании подлинной устной традиции, хранящей память об этих весьма недавних событиях. Вплоть до конца XVII века можно встретить в речах и памфлетах отсылки к «голубым камзолам» и «камзолам с эмблемами», указывающие, что публика знала об этих отличительных предметах одежды и знаках, которые некогда носили дворяне, чтобы обозначить свою зависимость от могущественных сеньоров, и что напоминание об этом обстоятельстве не доставляло ей удовольствия835. Однако Рэли, как и другие, явно утверждает, что сеньоры утратили свою прежнюю военную мощь. Он формулирует обобщенную гипотезу, согласно которой в социальных и политических отношениях между королем, знатью и народом произошла перемена. В «Прерогативе парламентов» этот фрагмент служит одним из указаний на все более острое историческое сознание того факта, что Англия обладает феодальным прошлым, отличным от настоящего. Одновременно флорентийская традиция, склонная проводить параллель между распределением оружия и распределением политического влияния между социальными группами, выступает подходящим парадигматическим контекстом для развития идей о значимости этого прошлого в объяснении политических изменений в Англии. Рэли имел представление о Макиавелли, Фрэнсис Бэкон – также (на этом можно было бы остановиться намного подробнее). Бэкон не только указывает – в «Истории правления короля Генриха VII» и в «Опытах» – на освобождение йоменов от воинской повинности своим сеньорам, но, кроме того, в контексте империи, завоеваний и величия государств отмечает, что пехота составляет нерв армии836. Он прибегал к традиции – наиболее убедительно представленной у Фортескью, – противопоставлявшей крепость английских йоменов нищете французских крестьян и предполагавшей, что те же свойства, благодаря которым первые проявляли себя как хорошие воины, затрудняли сбор налогов и управление ими без их согласия837. Попав в макиавеллиевский контекст, эта традиция выглядит так, словно она именно для него и создана.

Таким образом, мысль эпохи Якова I содержала элементы макиавеллизма, то есть элементы «макиавеллиевского» описания английской политии, в рамках которого она представала как отношения одного, немногих и многих, скрепленные оружием, государственным управлением и моральной двусмысленностью. К такой точке зрения мог быть близок совет восстановить республику на более высоком (пусть и не лишенном двусмысленности) нравственном уровне. Однако лишь крах монархии и Гражданская война позволили на деле применить этот совет. Так как нисходящая власть сливалась с восходящим обычаем, обязанность уважать привилегии подданных оставалась вопросом рассудительности короля. Она не была следствием разделения власти и разделением ответственности за нее между ним и подданными. Джон Пим, будущий предводитель революции, в 1628 году осуждая Манваринга за то, что тот придавал слишком большое значение тезису о нисходящей власти, из чего можно было сделать вывод, будто монарх имеет право на собственность любого человека, использовал язык, который хорошо это показывает. Он сказал: