Мона Ли

Голубые пластиковые столы в разводах от грязной тряпки, грохот алюминиевых вилок и ложек, ссыпаемых в мойки, душный пар столовского общепита, сероватая крупная соль, уксус и горчица на столах, ряды полупрозрачного компота «внучка Менделеева» (это значит, что кастрюлю с компотом на четверть разбили водой), сухая гречка, подлива с редкими кусками азу и крупными кружками разваренных соленых огурцов, жидкий розовато-бурый борщ и серый хлеб — россыпью, на подносах. Мона Ли, смыв с рук хозяйственным мылом двухдневную грязь дорог, ела так жадно, что ребята переглянулись.

— Бродяга? — спросил Марк, — или с парентсами — родителями поссорилась?

— Я просто билет в Москву купить не могу, — Мона Ли доедала вторую порцию азу, и уже осоловев, смотрела на компот, в котором болталась сморщенная, коричневая груша, похожая на виолончель.

— Ну что, по портвешку? — Гера разлил под столом портвейн, стаканы перемешали со стайкой компотных, и пили портвейн — не залпом, а так, прихлебывая.

— Молодые люди! — крикнула кассирша в засаленном на груди халате, — выпивать запрещается!

— Мы ж компот, девушка! Мы разве пьем? Что вы?? Хотите компотику?

Кассирша равнодушно отвернулась и уткнулась в газету. Ныли мухи, шаркали отодвигаемые стулья, кто-то просил биточки, капризничали дети, но Мона уже спала, положил голову на руки.

— Пусть спит, сказал Гера, давай на вечер затаримся, на обратном пути ее заберем. Марик, посидишь?

— Почему я? — Марк вытащил книжку из сумки, — вечно я. В темпе давайте, еще со звуком не разобрались.

В кафе заглянули двое милиционеров, подошли к кассирше, спросили. Она подбородком показала на Марка и спящую у стола Мону. Милиционеры, в непривычной для москвичей белой форме, козырнули Марку и попросили предъявить документы. Марк, задев стул, встал, уронил стул, и опрометью вылетел из кафе. Книжка так и осталась валяться на полу. Милиционер поднял — «Сто лет одиночества», про любовь? Второй сказал — гражданка, и потряс Мону Ли за плечо. Та раскрыла глаза, улыбнулась.

— Что?

Тормошивший представился:

— Сержант Будылко.

— Как? — Мона проснулась.

— Как есть.

— Таких фамилий нет! — Мона захохотала.

— Есть, — строго ответил Будылко. — А вот как ваша будет?

— Я — Коломийцева, — с гордостью сказала Мона.

— Вот вас-то нам и надо. Пройдемте.

И Мона, конвоируемая с обеих сторон, прошла к машине. Кассирша улыбнулась и стала похожа на жабу.

Прибежавшие ребята увидели только книжку и Геркины солнечные очки в луже компота.

— Вы мне что, и наручники наденете? — Мона старалась поворачиваться правой стороной, чтобы не был заметен синяк.

— Я бы не только наручники, я бы еще в угол на горох поставил, да плетью отодрал, — сказал старший лейтенант.

— За что? — Мона придала лицу выражение кроткой лани.

— За побег! — отрезал старший. — Вам такой лагерь отгрохали, в самом лучше месте в мире! Чего тебе там не хватало? Небось, шлялась по ночам, хвостом вертела. Актриса, мать твою… честь надо беречь!

— Смолоду-смолоду, — хмыкнула Мона.

В привокзальном отделении милиции сесть было негде. Ор, мат, крики. Хлопали двери, визжала какая-то пьяная баба, кто-то барабанил в железную дверь. Будылко открыл плечом дверь, втолкнул Мону.

— Вот, товарищ начальник, беглянка обнаружена. По месту совершения, так сказать. Этапировали.

— Хорошо, хорошо, Леш, оформляй давай, отзвонись им в лагерь, упреди. Слушай, где там наша докторша? Пусть осмотр сделает на предмет внешних повреждений, и то да се, факт избиения там, насилия… алкоголь там, ну по форме. Ага.

— И куда ее надо нам определить-то?

— В обезьянник?

— Да вы что, Михал Михалыч, — Будылко сдвинул фуражку и почесал лоб, — она ж девочка так на вид-то? Хоть и актриса, да. Афиши ж. Весь вон Симферополь оклеен. И курорты. А в этом КПЗ — там… элементы же?

— Блин, — Михал Михалыч снял три трубки одновременно зазвонивших телефонов и прижал к груди. Это… давай в матери и ребенка.

— Там куда? — Будылко сделал страшные глаза. — Там матерей девать некуда. Может того, к батарее привяжем?

Мона Ли стояла, слушала, и думала о том, что у жизни бывают разные стороны и о том, призови она на минуту пораньше помощь того, кто всегда помогал ей… Потерплю, — решила она. — Это ведь — испытание? Будылко стоял с видом замученного кулаками комсомольца и страдал.

— Во! — старший лейтенант Михал Михалыч метнул одну из трубок, — беги с ей до диспетчеров, сговорись ее куда в вагон запереть, на запасный.

— А обед мне дадут? Мона потупила глазки, — или в ужин обедать?

— Сидела б в лагере, там бы и ужинала в завтрак, — начальнику было не до Моны, у него дочка рожала и запил зять от волнения, — веди к диспетчерам, сказал же. К Рудомыло подойдешь, она сделает, свяжусь сейчас. За актрисой завтра приедут, у них эта… а! галя-концерты. Работай, все, — и махнул рукой.