Мона Ли

Мона охнула тихонько, заскулила щенком, ткнулась в кителек, оцарапав щеку путейским значком, задышала часто, будто обнюхивая старую ткань, пробиваясь через запах затхлости и сырой плесени, в надежде узнать — хоть что-то от мамы, родное, детское. Но уже не пахло дешевыми духами и горькой вонью «Примы», которую курила мама, а пальцы Моны все гладили, гладили китель, пока не наткнулись на что-то объемное, то ли пакет, то ли сверток. Мона сняла китель с крючка, расстелила на полке, надорвала ветхую ткань прокладки и вытащила — сверток. Завернутые в застиранную МПС-овскую салфетку, тугими рулончиками лежали «Ильичи», перехваченные резинкой.

Мона Ли не достигла возраста, когда понимают цену деньгам, да и не нуждалась она никогда и ни в чем. Отчим с бабушкой баловали её, а уж когда она снялась в фильме «Волшебная лампа», Пал Палыч заработанное Моной положил на сберегательную книжку, и Мона почувствовала себя абсолютно взрослой и совершенно независимой. Деньги ей были не нужны — она и так получала всё, что хотела. Сейчас, глядя на эти дурацкие бумажки, да-да, всего лишь — бумажки, которые пролежали невесть, сколько лет в старом почтовом вагоне и никому не принесли счастья, Мона заплакала. От жалости к себе, к матери, так бестолково промотавшей свою жизнь, и за что? Маша Куницкая даже рубля из заначки не потратила — ни на себя, ни на дочь. Мона, не переставая плакать, расстегнула тайный карман в рюкзаке, пришитый ей девочками со студии — не потерять билет, документы, ключи, — и положила в него деньги. Помешкав, нашарила салфетку и запихнула ее туда же. Затянув завязки на рюкзаке, Мона закинула рюкзак на спину, продела руки в лямки. Опять постояла. Похлопав по карманам кителя, нашла мятую пачку «Примы» и спички. Зажгла спичку, встала на колени. Спички догорали быстро, она обжигала пальцы, но всматривалась в вытертую ковровую дорожку, и наконец, увидела темные, не бурые — почти почерневшие пятна — мамину кровь. Переведя дыхание, села на полку. Мама, мамочка, бедная моя, бедная моя мама, — повторяла Мона и пыталась не думать о том, что случилось тогда — здесь. Мона зажмурила глаза, помотала головой, словно не желая ничего видеть, но тут же снова опустилась на колени, и нашарила сломанную отвертку. Тут же, под столиком, валялся металлический ящик кассы, в который складывали деньги и документы на груз. Ящик был взломан и пуст. Мона мгновенно увидела эту картинку — как мама, стоя так же, на коленях, взламывает простенький замочек, думая, что спрятала деньги в кассу, а кто-то сзади… Мона закричала. Стало страшно. Вокруг грохотала железная жизнь дороги, а в самом вагоне будто кто-то всхлипывал жалобно, на одной ноте. Мона слышала шаги, звук чужих голосов, лязгали двери, дребезжали ложечки в пустых стаканах… Нужно было уходить, и уходить немедленно. Но как? Мона Ли понимала, что она заперта в вагоне. Выбить окно? Смешно — сил не хватит. Сидеть и ждать, пока утром придет милиция? Глупо. А могут обыскать и отобрать деньги — это-то Мона Ли уже понимала хорошо. Вдруг, что-то вспомнив, Мона начала вытряхивать содержимое карманов кителька, и — удача. Ключ-вездеход, как называла его мама. От купе, от туалета и от дверей вагона. Мона даже присвистнула от восторга. Подумав, на ощупь отвинтила значок с кителя — мама его звала «крылатое колесико», положила в карман рубашки, и вышла в тамбур. Открыв дверь с другой стороны, она легко спрыгнула на гравий, и, перепрыгивая через пути, помчалась, оставляя за спиной вокзал.

Глава 52