Мона Ли

Трудно сориентироваться в незнакомом городе, особенно, если спиной чувствуешь погоню, но Мона Ли обладала удивительным хладнокровием, позволяющим не делать ошибок и резко менять направление пути — в зависимости от ситуации. Она понимала, что самолетом ей не улететь — нет паспорта, поездом с центрального вокзала — не уехать, там милиция. Оставались только два пути — междугородний автобус, или электрички. Покрутившись между складов и депо, Мона Ли выбралась на Московский проспект, оттуда — на автовокзал. Стараясь оставаться незамеченной, она шла по слабоосвещенным улицам, не заходила никуда, даже в работавшие допоздна кафе. На автовокзале ее ждала новая неприятность — автовокзал был открыт, но автобусы ночью не отправлялись. По залу ожидания прохаживался милиционер, в креслах дремали пассажиры, окошечки касс были задраены — до 7 часов утра. Милиционер вдруг, как показалось Моне, посмотрел в ее сторону, и она, не дожидаясь, рванула вверх — по шоссе, выходящему из города. Мимо мчались редкие в это время суток машины, проехал грузовик, груженный щебнем, пограничный УАЗик, карета «Скорой помощи» … Мона Ли шла, проходя насквозь поселки с красивыми названиями, как из детской книжки — Веселое, Доброе, Благодатное, Урожайное. Редко где уже горел свет в окошках — чем дальше шоссе уходило от города, тем тише становилась жизнь. Мона поняла, что дальше идти просто не может, и, набрав воздуха в легкие, встала у обочины, подняв руку. Тормознула жигулевская «копейка». За рулем сидел молодой парень. Даже в темноте Мона различила особый, узкий взрез глаз, широкие скулы.

— Девушка? В такое время? Куда вам, красавица? Доставлю в лучшем виде, — парень открыл дверь и даже протянул руку, чтобы втащить Мону в машину. Она отпрянула в сторону и побежала от дороги, петляя между домами поселка. Отдышавшись, дождалась, пока машина, пару раз гуднув, уехала, и снова вышла на дорогу. Теперь Мона осторожничала, и решила голосовать только машинам с пассажирами. Она и не заметила, как с проселка свернул смешной длинный автобусик, притормозил около нее. Пожилой водитель открыл дверь:

— Куда тебе, дочка?

— Я опоздала на поезд, — Мона Ли давно придумала, что говорить, — мне бы догнать, а то родители в Москве не встретят, будут волноваться, — умоляюще лепетала она.

— Ну, прыгай, чего ты, — водитель почесал затылок, посмотрел на часы, — в Джанкое перехватим московский, успеем.

Мона Ли села на переднее кресло, и стала развлекать дядьку сказками о московской жизни. В Джанкое она спросила, опустив ресницы:

— Сколько нужно заплатить? — на что водитель, погрозив ей пальцем, ответил, — Никогда больше одна по ночам не ходи и не голосуй на дороге! У меня дочь, как ты — увидел, дал бы ей ремня, — и уехал.

На платформе Джанкоя толпился народ, ожидающий прибытия пассажирского поезда «Севастополь-Москва». У составленных на землю рюкзаков курили туристы, кто-то бренчал на гитаре, бежала бабка с чемоданом и привязанными к нему авоськами, стояли военные с казенными чемоданчиками, у женщины на руках захлебывался плачем младенец. Мона зашла за угол здания, ослабила веревку на рюкзаке и осторожно вытащила сотенную из потайного кармашка. Сложив ее вчетверо, с независимым видом встала в очередь к кассе.

— Мне билет, — сказала она кассирше, — на Москву, — и протянула деньги. Кассирша чуть не выскочила из окошка.

— Откуда у тебя такие деньги, девочка? Где родители? Ты что, украла это? — кассирша пыталась разглядеть лицо Моны. Мона потянула купюру к себе, кассирша — к себе, и сторублевка разорвалась надвое. Кассирша уже свистела в свисток, а Мона, задевая пассажиров, стремглав бросилась бежать.

— Семенова! — кричал милиционер, прорываясь к кассе, — что орешь? Ограбление?

Кассирша пыталась знаками показать, — вот, мол, убегает! убегает! Но толпа, штурмующая пассажирский поезд, буквально сметала все на своем пути. Мону Ли закружило, затерло среди спин и чемоданов, и прибило, буквально припечатало к груди парня с длинными волосами, стянутыми кожаным ремешком.

— Никита? — Мона ухватила его за шею. Никита! ты меня помнишь? Никита, я — Мона, Мона! Ну, в Артеке же! Вы же там кино смотрели, помнишь?

Никита, пытаясь как-то втащить свой этюдник и не потерять из виду Лолу и Давида, кивнул Моне:

— Помню, помню, — и вот уже проводница начала убирать лесенку, Давид вцепился в поручни, подтянул Лолу, потом Мону, а Никита запрыгивал уже на ходу. Пока ругались с одуревшей проводницей, которая просто распихивала джанкойскую толпу по своему плацкартному вагону, пока прятали в туалете Мону от контролеров, пока, пока… уже начал смутно розоветь восход, а поезд все бежал, и сами собой нашлись места, и кто-то забрался на третью полку, кто-то потеснился, кто-то вышел, и вот Мона уже спала, не снимая рюкзака, забившись в угол, и из оконной щели несло гарью и запахом степи, и каким-то далеким пожаром, и все стучали колеса, и поезд шел — к Москве. Мона во сне разжала руку, и половина сторублевки упала на грязный пол, и, шурша, залетела под полку.