Мона Ли

Всё, с самого отлёта из Орска, пошло не так. В Москву прилетели с опозданием, Домодедово гудело, как улей. Не могли дождаться багажа, потом, растерявшись, заблудились вовсе и меланхоличная девица из «Госфильма» ждала их, куря, у другого выхода. На такси была огромная, нескончаемая очередь. В Москве тоже мело, хотя и не так зло, как в Орске. В конце концов, пожалев Мону, Пал Палыч взял частника. Девица, назвавшаяся администратором, определила их в ужасную гостинцу, чуть лучше Дома колхозника. Никаких номеров «люкс» — и общий туалет в коридоре.

Утром — «Госфильм», пропуска на служебном, на фамилию Коломийцев, не опаздывать, к десяти, — она окинула Мону Ли злым, женским взглядом, и ушла. Промерзшие, разочарованные, уставшие бесконечно, они наскоро перекусили и уснули.

С половины десятого на служебном входе «Госфильма» было столпотворение. Мамы и бабушки, держа за ручки своих нарядных, причесанных, дерганых девочек, сами визжали, скандалили, требовали вызвать директора Госфильма, мчались жаловаться кому-то. Пал Палыч и Мона Ли стояли в холле служебного входа.

— Папа, — сказала Мона, — мне очень не нравится здесь.

— Мне тоже, — ответил Пал Палыч. Мона Ли была простенько одета, ей было жарко, она стянула с головы вязаную шапочку, расстегнула пальто с песцовым воротничком. И тут она поняла, что на неё — смотрят. Оценивающе. Завистливо. Даже — с неприкрытой ненавистью. От этого она сразу выпрямила спинку — так учила Инга Львовна, сделала лицо по-восточному непроницаемым, и чуть-чуть — улыбнулась. Самыми уголками рта.

Вылетевший откуда-то сбоку, через турникет, Эдик Аграновский, уже махал руками и кричал:

— Мона! Пал Палыч, сюда-сюда, — и делал подгребающий жест. Пройдя через двор, через множество запутанных лестничных пролетов и коридоров — им казалось, что они стоят на одном месте или движутся по кругу, — они дошли до обшарпанной двери с прикнопленным листом бумаги «1000 и 1 ночь», Эдик распахнул дверь, — прошу! — Вольдемар Псоу, режиссер фильма, полулежал на продавленном диване, положив ноги на журнальный столик, заваленный папками.

— Ну? — спросил он неприятно высоким голосом, почти фальцетом, — это и есть ваша Орская красотка? Алтайская принцесса? Ну да, я что-то такое и предполагал. Пальтишко снимем? Так. Пройдись. Хорошо. Прочти нам стишок, девочка.

— Меня зовут — Мона Ли, — подняв подбородок, сказала Мона.

— Прекрасно, девочка Мона Ли, читай, — Вольдемар щелкнул пальцами, что означало — кофе. Пал Палыч стоял — никто не предложил ему присесть.

Мона Ли вдруг отвернулась, расплела косу, отчего стала взрослее и тоньше, и — запела. Она пела на незнакомом языке, помогая себе руками, будто показывая что-то, понятное только ей. Вольдемар сел на диван, отмахнулся от чашки кофе — мешаешь. Все, кто были в комнате — начиная от издерганного сценариста до исполнителя главной роли, молодой восходящей звезды, Сашки Архарова — буквально открыли рты. Мона Ли допела, и последнюю ноту взяла неожиданно высоко, и оборвала — будто лопнуло стекло.

— Ты что пела? — спросил режиссер.

— Не знаю, — Мона Ли подняла плечико, — кто-то так пел, в детстве. Не знаю. Я не помню.

— Какой-то язык чудной — китайский, наверное, — встрял Эдик.

— Шикарно, — пропел Вольдемар, — так, Эдичка, организуй нам пробы — завтра? — Какой зал?

— Ну, не какой дадут, а третий! Давай — с принцем Ахмедом, колорит восточный, и вторую — с матерью, идет? Все, свободны все, кроме — как? А! Моны и — как? А! Пал Палыча. Ну-с, дорогие мои, — Псоу прикрыл глаза, размышляя, — я не гарантирую, что девочка пройдет. Не гарантирую! Если камера ее будет любить, то — да. Талант на данной стадии не нужен — только выносливость, воля к победе и дикая работоспособность. Ни о славе, ни о гонорарах — не думать. Снимать будем долго и тяжело. Основные съемки — Самарканд, Бухара. Что-то будет — павильон, но — мало. То есть? Условия буквально боевые. Я вам так скажу — такого темпа мужики взрослые не выдерживают. Тут — девочка. Щадить не буду. Думайте. Завтра — пробы, звучок послушаем, посмотрим, короче. Так, — детка, — он поманил пальцем длинноволосого юнца в кожаной куртке. Под курткой читалась грязная майка без рукавов.

— Как тебя?

— Валя, — ответил волосатый.

— Ты — мальчик? девочка?

— Когда как. — Валя заерзал взглядом.

— Болван, — Вольдемар вытащил из груды папок и журналов блокнот, нацарапал что-то, сказал — отведешь в бухгалтерию, пусть оформят суточные. Девочка, он, видите ли… бантик завяжи!

Пал Палыч с Моной пошли обратным путем, но, выйдя из здания, нырнули в другое.

— Пройдем по Москве? — предложил Пал Палыч Моне, когда они выбрались с Госфильмовской на Киевский вокзал.

— Пойдем! А мороженое? — Мона захлопала в ладоши.

— А горло? — сказал Пал Палыч.

— А мы ему не скажем, правда, пап?