Мона Ли

На следующий день почти половина претенденток отсеялась, было тише, работали в третьей студии, где все было по-настоящему. Саша Архаров, загримированный под принца, в каких-то чудных шароварах с блестками и в белом тюрбане на голове, одуревший от бесчисленных дублей, с Моной Ли был отменно вежлив и даже ухаживал. Восходящей звезде, сыгравшей партизана в фильме «Огненный лес», было всего 18 лет, он был студентом театрального училища им. Ермоловой, красавец и жуткий позер. Прекрасно сознавая свою привлекательность, вовсю кокетничал даже с взрослыми актрисами, с гримершами, с костюмершами, вел себя раскованно и вызывал восхищение у девочек, девушек и женщин.

— Мона, — прошептала на ухо пожилая гримерша, накладывавшая тон на дивную кожу Моны Ли, — будь с ним поаккуратнее! Ты еще ребенок совсем! — Мона Ли улыбнулась, как обычно — и ничего не сказала. Гримерша потрогала ее щечку тыльной стороной ладони, — Нин, ты посмотри, какая кожа! Одуреть просто! — Молоденькая Нина, в джинсах и клетчатой рубашке, в кокетливом фартучке с оборками, погладила щеку.

— Фантастика! Такой даже у Марченко нет! А уж там миллионы вбуханы… Деточка, ты чем умываешься? — спросили они хором.

— Детским мылом, — просто сказала Мона Ли.

— А крем?

— Ой, что Вы! — мне бабушка не разрешает!

— Сирота, — перемигнулись гримерши и стали наводить Моне и без того соболиные бровки.

Вольдемар, или, как его звали за глаза, Вольдемарш, отсматривал пробы. Сгрудились рядом все, кто был свободен от смены — камера не просто полюбила Мону Ли. Камера её — обожала.

— Ты не находишь, — Вольдемар ткнул карандашом в экран, — она чуть старше, чем на натуре, нет? — Эдик пожал плечами:

— Пожалуй, да.

— Но это лучше, — Псоу крикнул, чтобы промотали на сцену с Архаровым. — Сашка! ты ее чуть не изнасиловал на пробах!

— Ну, скажете тоже, — развязно протянул Архаров, прикуривая вторую сигарету, — но скажу честно — от нее какая-то магическая сила идет, я просто ощущал, что меня к ней буквально притягивает.

— Ой, Сашечка, — это уже вторая режиссер, пожилая, коротко стриженая брюнетка, вечная сподвижница и бывшая любовница Псоу, сказала, закашлявшись, — есть хоть одна баба, которая тебя не притянула?

— Ты, Эллочка, — Архаров показал ей язык, — ты меня отталкиваешь, дорогая.

— Ага, — Элла сказала в микрофон, чтобы дали свет, — или я мужик, или ты — баба.

— Брэк-брэк, — Псоу уже сидел за столом, — так, тащите сценариста, будем кроить его писанину, — а, простите, вы здесь, да, ну дивный сценарий, новое слово, не иначе. Нам нужно будет снизить восточный колорит.

— Да как же? — Илья Аркадьевич Шумман скривился, — это все-таки тысяча и одна ночь, а не сказка «Репка», знаете ли. Тут смысл в Шахразаде, если вы вообще с текстом знакомы!

— Ну-ну, не надо нервов, — Вольдемар потряс сценарием, — мы просто сделаем Дарьябар чуть старше, Шахразаду моложе, Будур совсем юной.

— Да-да, — Шумман расхохотался, — и Джинна загоним в бутылку с виски?

— Я люблю остроумных людей, — заметил Псоу, — но хороших сценаристов больше, чем знаменитых режиссеров. — Сценарист умолк и делал пометки на полях.

— Мона! — Вольдемар скрестил руки под подбородком, отчего стал виден перстень с гагатом на мизинце, — мы — я и худсовет, отсмотрели твои пробы, и, в общем, вполне прилично. Ну, не блеск, нет профессионализма, безусловно. Есть непосредственность. Манкость есть, да. Еще руководство студии посмотрит, а я — утверждаю. Сейчас начнем решать технические работы, а ты пока с папой можешь ехать в свой Алтайск.

— Орск, — поправил Пал Палыч.

— Не вижу существенной разницы, — отбрил Псоу, — не Париж же? Пока будем решать здесь, составлять график съемок, вы утрясайте вопрос с руководством школы, если заминки — тут же мне лично, — он широким, почти детским почерком, исписал лист бумаги. Командировочные получите в бухгалтерии.

Глава 21

С каждой затяжкой Зихао Ли поднимался над землей, переносясь в страну Чосан. Цвели розовые лотосы, и небо, забирая себе их цвет, становилось таким же. Щебетали птицы, такие, какие и бывают в раю — то с длинными хвостами и с гребнями, украшенными дрожащими капельками влаги, то маленькие, хрупкие, невесомые — размером с ноготь. И все это щебетало, пело, переливалось, и спадали ручьи с гор, и море качало рыбацкие лодки, и не было грязных, заплеванных вагонов, и уши больше не слышали лязга и скрежета, и курились благовония, и огромные статуи улыбались и утешали, кивая головами. Когда Захарка вынырнул из спасительного, чудесного места — он увидел, что комната полупуста, и только у стены, на грудах полусгнившего тряпья валяются какие-то фигуры, стонут, мечутся в бреду. Партия в шашки была сыграна, Пак укладывал свои белые фишки в плетеную коробочку, щурился, и кончики усов подрагивали от удовольствия, — выиграл.

— Скажи мне, Пак, — Захарка поднялся и встал, держась за стену. Рука ощущала шероховатую штукатурку, — это ты убил Машу?