Мона Ли

В Орске тоскующая Инга Львовна сидела у телевизора, смотрела в серо-голубой экран, видела торжествующего диктора, докладывающего о зимних успехах СССР на Олимпиаде, и о том, что на крупнейшей студии страны, «Госфильме», приступили к съемкам «1000 и 1 ночи». Вольдемар Псоу, укутав горло кашне, давал интервью и обещал невиданное по красоте зрелище. Ни сына, ни Моны Ли Инга Львовна не увидела. В городе сплетни расходятся быстро, и уже через день Захарка Ли знал, что его дочь вылетела в Москву, чтобы сниматься в кино.

Глава 20

Ветер гнал Захарку в спину, он перепрыгивал через занесенные снегом рельсы запасных путей, ветер гудел в ушах, шли с грохотом товарняки, обдавая Захарку мазутной вонью и чем-то химическим, аммиачным. Мелькало в глазах, просвечивали огни семафоров, свистели паровозные гудки. Захарка шел четко на восток, в Старый город, называемый местными — азиатским, туда, где еще в далеком 18 веке Абулхаир Хан просил присоединения к Российской империи у Анны Иоановны. Сейчас эта старая часть Орска состояла из бараков, в которых жили когда-то золотодобытчики, да скорняки, да салотопы, да рабочие с рудников. Все обветшало, запустенье хуже любой мерзости — то там, то тут еще виднелись землянки, саманные домишки. Лаяли собаки, навзрыд, будто оплакивая свою долю. В снежном крошеве не видать было фонарей, Захарка шел наугад — по слепым пятнам света. С силой дернул на себя дверь косого барака, растерявшего половину окон нижнего этажа, еле держась на ногах, поднялся — мимо второго, на лестничную клетку которого выходили двери, будто вспоротые ножом — жалко торчала пакля из щелей, чернели проемы выбитых дверей. На третьем, чердачном, этаже была всего одна дверь, спрятавшаяся за деревянной лестницей. Захарка стукнул — условным стуком, подождал, и буквально упал в коридор.

В комнате было так темно и так накурено, что ело дымом больные глаза.

— Монгол? — спросил чей-то сиплый голос.

— Я это, Пак, — ответил Захарка.

— Тебе плохо, Монгол? Подойди ближе. — Захарка приблизился к центру комнаты. За низким столом сидели два корейца и играли в падук. Плетеные корзиночки с шашками были полупусты — игра только началась. — Сядь рядом, — приказал тот, кого звали Пак. — Я слышал, что ты ищешь свою дочь, Монгол?

— Да, — ответил Захарка.

— Ты знаешь, кто убил твою русскую жену, Монгол? — Пак двинул белую шашку.

— Нет, — ответил Захарка, — я бы убил её сам. Она ушла к русскому.

— Справедливо, ты всегда был сильным, Зихао. Убить ты ее не смог, но ты можешь убить судью?

— Я болен, — Захар сел на пол. Пак сделал движение рукой, будто поднял вверх воздух, и Захарке принесли трубку:

— Кури, — Пак погладил свой ватный халат, — ты убьешь судейского и вернешь свою дочь, Зихао Ли. Захар затянулся, дым, проникая в легкие, наполнял все тело блаженным успокоением.

— У судейского есть моё письмо. Если его найдут, они покончат со мной легко, — возразил Захарка. Пак задумался — он окружал черную фишку — белыми:

— Убей того, у кого письмо, что проще?

— У меня больше нет сил, ты же знаешь, Пак. Ты отнял мои силы.

— Когда выбирают забвение, теряют волю, — Пак сбросил фишку на прожженную циновку.

— А кто убил мою Машу? — спросил Захарка, когда боль отлетела вверх, под потолок, — ты убил её, Пак?

Вечером, лежа в неуютном гостиничном номере, Мона Ли, приподнявшись на локтях, взахлеб рассказывала Пал Палычу:

— Пап! Ты представляешь! Ой! Нас водили потом павильоны смотреть! Там так интересно! Там идешь — улица, дома, двери открываются, окошки… а в дверь войдешь, а там ничего, представляешь? Ну, тряпки, ящики какие-то. И свет прямо сверху — как на катке! Ой, а там столько девчонок было! И всех фотографировали, и в костюм одевали! И такие они злые, мне одна вообще сказала — ты чего сюда приехала из своей Сибири, ты… из этой… а! про-вин-ции, это что, пап? А почему Сибирь? У нас река Урал? Ой, а потом вышел этот, со смешным именем, Вольдемар Иосифович, представляешь? Я на бумажке записала! Никто не выговорит! Ой, ты знаешь, он так кричал потом, такой грубый… пап! Я домой хочу. Ну, поехали, — Пал Палыч протянул руку и взъерошил волосы Моны Ли, — поехали? Бабушка ждет? Ой, ну да. — Мона Ли вздохнула. — А в кино тоже хочется, пап?

— Спи, — Пал Палыч старался казаться спокойным, но Захарка Ли не выходил из головы, — спи, утро вечера — что?

— УМНЕЕ! — завопила Мона Ли и прижала ладошку ко рту. — Папочка! как я тебя люблю, — прошептала она и уснула, сидя.