Мона Ли

— Паша, милый Паша, — Лара потрепала его по щеке, провела рукой по лбу, — все будет хорошо, все будет хорошо! Не волнуйся ни о чем! — Она рассмеялась так, как умела это делать только она одна, взяла сумочку на длинном ремне и вышла в холл. — Не провожай меня, прошу! — Пал Палыч видел, как она вышла из подъезда гостиницы, и тут же перед ней распахнулась дверь черной Волги, кто-то услужливо подсадил ее на заднее сиденье, и машина уехала.

Марченко вошла в свою комнату, скинула туфли на высоком каблуке, и только нашарила в полутьме комнатные туфли без задников, как с тихим щелчком повернулся ключ в замочной скважине. Она подергала дверь — заперто. Заперто снаружи.

— Спокойно, Лара, не война, — сказала сама себе Марченко, — не посмеют. Все ж-таки я — народная! Или спишут на сход лавины в горах? В «Вечерке» — петитом — «во время съемок… на тонваген съемочной группы Госфильма обрушился селевой поток…» б-р-р. — Она походила по комнате, потом вдруг, будто очнувшись, стараясь не греметь, упаковала чемодан, сложила в сумочку документы, а «бижу» — так она называла кольца, серьги и брошку с аметистом, уложив в мешочек, подстегнула булавкой к бюстгальтеру. И села ждать.

В кабинете, выходящем окнами на площадь, посередине которой шахматной фигуркой стоял бронзовый Железный Человек, шло совещание. Решение приняли, разрабатывали детали.

— Ну, «Альфа» однозначно — кому еще?

— А жертвы?

— Покажи карту — что тут, в сопредельных улицах? школы? больницы?

— А как выводить будем, женщина, девочка, риск же?

— Камуфляж? Ну, жилетки, да — так вес, нет?

— Самого брать будем? Или — пугнем? Вы как считаете, Георгий Алексеевич?

— Ты еще авиацию задействуй…

Выходили курить в тамбур — хозяин кабинета не выносил табачного дыма на дух — сердце. В тамбуре говорили жестко, мат стоял, но они друг друга без него не понимали.

В комнате без окон, с привинченными к полу столом и стульями, работали, сменяя друг друга, два следователя. Кореец Ли Чхан Хэн, отупевший от бесконечных допросов и не спавший уже которые сутки, едва шевелил разбитыми губами. Переводчик по-прежнему стоял рядом, но кореец говорил по-русски.

— Я скажу, начальник, где Мона, я скажу, — бубнил Ли Чхан Хэн, — я все скажу, я убил Монгола, я. Я все скажу, отпусти меня, начальник.

— Так, под протокол, — следователь перевернул листок бумаги, — фамилия человека, который похитил Мону Ли и Ларису Борисовну Марченко, ну?

— Я Ларису не знаю, помотал головой кореец, — Ларису не знаю. Мону Ли держит … — Он назвал фамилию. Следователь так резко подался вперед, что на листы допроса упали очки, — ты, сука, думай, что лепишь! Ты, сука, что!

— Я сказал правду, начальник. Это Алимджан. Алимджан Шарафов. Проверь, начальник, проверь… и потерял сознание.

— В камеру его, — следователь собрал листки в стопку, — блин, — сказал он сам себе, — это полный п …ц и как с этим идти к Архипову? Самому под вышку…

Глава 35

Аппаратуру расставляли практически ночью — хотя, какие тут ночи? В 5 утра уже рассвело. Решено было двигаться от парка Навои вдоль канала Анхор, и выйти, петляя, к Каракамышу. По пути предполагаемого следования каравана сохранились саманные домишки, серебристые тополя, и дорога оставалась такой, как и многие века назад. Это было настолько достоверно, что и строить декораций не нужно было, и у идущих за караваном было полное ощущение того, что они провалились на несколько веков назад. Туркменистан расщедрился — дали с верблюдами амуницию, да еще подлинную! Передние, фланговые шли гордо, полуприкрыв глаза, в ярких попонах, расшитых червленой нитью, и немыслимой красоты кисти алого, белого и золотого цветов мерно колыхались при каждом шаге. На верблюдах в специальных седлах сидели бедуины в бурнусах, укутанные по самые глаза, в снежно-белых туниках — галабеях, в куфиях — белых головных платках с черными баранками — немые и величественные. На ишачках, серо-пегих, славных, с мягкими розоватыми на просвет ушками трусила массовка, одетая под купцов, мелкий мастеровой люд и стражу. На гордых ахалтекинцах такой красоты, что любой, даже не смыслящий в лошадях, увидев такое чудо, отдал бы все, — проскакали вперед всадники в белом, и их лица тоже были закрыты до глаз. Тащились позади каравана арбы, запряженные волами, и ехали в тех арбах женщины, и были их лица скрыты под паранджой. Плакали дети, звякала медная посуда, притороченная к верблюжьим горбам, ишачки везли бочки с водой, джутовые мешки, полные зерна и дорожной снеди. Шли пешком дервиши, опираясь на посохи, несли в паланкине кого-то неизвестного, и только по руке с тонкими пальцами, на которых сияли драгоценные камни, можно было догадаться об их прекрасной владелице. С боковых улиц выбегала босоногая ребятня, размахивая прутиками, выглядывали, прикрывая лицо рукавом, женщины — все переливалось, дышало, двигалось и жило настолько естественно, что сам Псоу на какое-то мгновение выпал из 20 века.