Мона Ли

— Обожди, — Юра поводил по стенам фонариком, выхватывая лучом какие-то следы — то ли от пуль, то ли от времени. — Давай-ка еще разок, а? — Тут послышался треск, какой бывает, когда рвут плотную ткань, и с потолка тонкой струйкой посыпался песок. — Все, ребята, уходим. Черт. Идите, я еще раз пробегу, девочку ж — жалко. — И Юра, старший, которому уже по каске стучало мелкими камушками, быстро стал заходить в камеры, освещая их мощным лучом фонарика. В четвертой по счету камере валялась груда тряпья в углу, по полу каталось ведро, видимо, отброшенное взрывом. — Опять никого, — Юра прислушался к звукам — ого, вот, и бульнички зашевелились. — Когда он поправлял бронежилет, не выпуская фонарика из руки, луч вдруг выхватил в углу что-то нестерпимо блестящее, белое, будто зажглась яркая лампа. Старший подбежал к этой груде тряпья, ухватился за ткань, потянул на себя. За платок держалась девчонка, насмерть перепуганная, с такими огромными глазами на худеньком, замызганном личике, что у старшего горло перехватило.

— Мона? — Она кивнула. — Бежим, — он подхватил ее, перевесил через плечо, и в этот момент часть свода обрушилась, подняв в воздух густую пыль.

В самом начале коридора выпал камень из свода, и в эту прореху буквально обрушился камнепад с песком. Старший закрыл собой Мону Ли. Когда стихло, он пошевелился, пошарил по карманам в поисках фонарика — нашел. Но луч моргнул, и исчез.

— Блин, — старший отшвырнул бесполезный фонарик, — батарейки. Где рацию искать, ни хрена не видно, Мона, Мона, ты где? — На ощупь он нашел Мону, поднял девочку, пощупал пульс — жива. Оглушена, не реагирует на голос. — Старший говорил все это сам себе, чтобы отогнать страх. Рация лежала под Моной Ли. Юра стал давить на кнопку «вызов» — тишина. Так, — сказал он себе, — и рации нет. Картина Репина. Арест пропагандиста. В дыру на потолке продолжали ссыпаться мелкие камушки, песок, комочки глины. В дыру проникал слабый пучок света. — Вот, — сказал старший сам себе, — и лампочка. Мысли его были тревожны — не за себя, за девчонку. Он попадал в такие передряги, о которых мужики даже в бане под водку не рассказывают. Похлопал себя по карманам жилета — о! сигаретки целы, и спички есть. Он закурил. — М-да, картина, — он лег на груду камней, — замурованы в зиндане, воды нет, связи нет, но есть сопливая девчонка, да еще и контуженная. Наши, если копать начнут, еще больше завалят, а собака в Москве осталась, кто же мог подумать, что тут такое? Он курил, и мерцал красный огонек, и дым вытягивало в дыру. Фляжка со спиртом была в кармане брюк. Старший отхлебнул, потом набрал в рот водки и брызнул на Мону Ли. Подействовало — она вдруг чихнула громко, пошевелилась и пискнула слабенько:

— Мама.

— Жива, — сказал старший, — уже одной проблемой меньше. — В темноте он ощутил, что Мона Ли взяла его за руку:

— Говорите тише, тише, сейчас обрушится потолок, нам нужно уходить! Я прошу вас — туда, туда. — Она сползала с кучи битого камня и тянула Юру за руку, — прошу вас, скорее, скорее.

— Да брось, девочка! — старший еще раз глотнул, — уж я в этих завалах опыт имею. Если там рвануло, сюда не пойдет. Будет расширяться вот та — он махнул рукой в сторону, — дыра. А нас … — тут Мона Ли, державшая его за руку, вцепилась зубами в палец. — Ты офигела, что ли? Сдурела, мать твою! Сейчас тебе врежу, как следует, — и он рванул в темноте за смутно белевшим Мониным платком. Еще раз треснуло, а потом ухнуло — и на то место, где они только что сидели, обрушилась комната первого этажа, вместе с коврами и диванчиками, и послышался отчаянный женский визг и мужской мат. В образовавшийся проем спрыгнул один из бойцов, — эй, командир! Живы? — и высветил фонариком Юру, слизывавшего кровь с руки и дрожащую Мону Ли, все державшую в руках бывшим белый платок.