Мона Ли

Пал Палыч думал, он не переставая думал о странностях Моны Ли, хотя уже знал их причину. Но он был, хотя и верующий, а все же — материалист, это обычно уживается в современном человеке. Он, даже примирив себя со знанием Мониной природы, не понимал — почему происходят именно несчастные случаи? Он шел, загибая пальцы — Машу, маму Моны Ли, убили, когда она спускалась с лесенки вагона. Закхея Ли убили — в этом Коломийцев не сомневался, когда тот спускался с лестницы. Мону Ли похитили в Ташкенте — да, когда она спустилась с лестницы. Лестница была в ташкентском дворце, лестница — для купания — с нее нырял Сашка Архаров, и, наконец — сейчас, крепостная лестница. Почему именно лестница присутствовала практически везде? Ах, так и Танечка — упала — с лестницы. Никаких объяснений, связанных с этим, в письме Закхея Ли не было.

Пал Палыч открыл калитку, поднял глаза — и увидел Мону Ли, сидящую на крыльце. Поднялся, открыл дверь, — входи. Мона Ли вошла, встала в прихожей. Пал Палыч принес ей ее детские комнатные туфли — вот.

— Малы, — сказала Мона, — малы.

— Других нет, — отрезал Пал Палыч.

— Папа, — Мона не входила в комнату, стояла около вешалки, — папа, прости меня.

— Мона, — я столько раз это слышал, что я просто не могу верить тебе.

— Папа, мне некуда больше идти, — Мона смотрела в сторону.

— Я же тебя не гоню, — отозвался Пал Палыч, — обед на плите.

Уже в который раз за последние десять лет возмутившееся было жизненное море замерло вновь. Словно и не было — ничего. Танечка вышла из больницы, сильно располневшая, безучастная ко всему. Даже Кирюша не радовал ее, как прежде, а Диму, новорожденного, она с трудом заставляла себя кормить. Он не вызывал у нее любви, скорее раздражал ровным, спокойным характером, улыбчивостью. Он почти не просыпался ночью, давая выспаться Танечке, не капризничал, даже, если лежал в мокрых пеленках. Пал Палыч с первого дня не просто полюбил Митю, он его обожал так, как не любил Танечку в детстве, и уж точно не был так привязан к еще маленькой, двухлетней Нонне. Доходило до того, что он на большой перемене несся, сломя голову, домой, только затем, чтобы увидеть крошечного внука. Кирилл начал болеть, едва пошел в школу, и в классе все время ныл, жаловался на однокашников, старался пропустить школу по любой причине, изводил и без того уставшую Танечку, и все плакал, болел, плакал, и стал к концу первой четверти совершенным неврастеником. Перед занятиями у него поднималась температура, он заходился в истерике, и Пал Палыч тащил его, упирающегося, в школу. Дома ходила из угла в угол мрачная Танечка, неприбранная, неумытая, неузнаваемая без прически и макияжа. Она стала много курить, днем предпочитала лежать на диване в халате и в сношенных тапках, с трудом находя в себе силы подняться на Митин деликатный писк — есть пора? Мона Ли держалась особняком. Она пошла в Одинцовскую школу, но никогда не выходила из дома вместе с отчимом, боясь, что он стыдится её. Ей все время казалось, что за ее спиной шепчутся, показывают на неё пальцами — вот она, она столкнула в море Галочку, из-за нее чуть не погибли Архаров и Марченко, из-за неё упала с лестницы ее сводная сестра. Толкнуть или обидеть Мону открыто никто не решался. Из страха перед ней, перед её красотой, которая постепенно менялась, становилась все более зрелой, таинственной. Мона Ли еще ездила на съемки, каждый раз отпрашиваясь у директора школы, который, смущаясь, подсовывал ей стопочки черно-белых карточек и просил взять у актеров автографы. В группе Мону Ли тоже сторонились все — от осветителя до режиссера. Впрочем, кому-то было все равно, кто-то находил причину мистических событий забавной, кто-то всерьез считал Мону Ли чуть ли не внебрачной дочерью Джуны — но факт был фактом, и друзей у нее не было. Не было даже школьных подружек, готовых обсудить с ней свои секреты — «а вот, Сережка из 7 „б“ так на меня смотрел!», «А я видела, как наша физичка Наталья Санна целовалась с каким-то бородатым дядькой на качелях!», «а я знаю, что у физрука любовь с нашей пионервожатой!» — ничего этого — не было. Когда Мона подходила, все замолкали. Мальчики, наоборот, смотрели на нее и немели от восторга, и даже не подкладывали обычных в таких случаях кнопок на стул, а вырезали её имя — на партах, на спинках школьных скамеек, писали мелом на доске, а один, потерявший голову восьмиклассник, залез на водонапорную башню, где написал «МОНА Я ТИБЯ ЛЮБЛЮ» кривыми буквами, и краска текла, будто плакали сами буквы, пока его снимали пожарные, приехавшие по вызову охраны. Ничто это Мону не занимало. Она приходила домой, но с ней никто не разговаривал, а предполагаемый папа Лёша, почему-то и вовсе перестал появляться в Одинцово, после того, как привез Кирюшу из Москвы. Приезжали его родители, пожилая пара, оба врачи, долго пили чай на кухне с Пал Палычем, убеждали его в чем-то, и, после очередной безуспешной попытки увидеть внука, уезжали, подсунув под край салфетки конверт с деньгами.