Мона Ли

Мона Ли, гуляя по улицам посёлка, наткнулась на деревянное здание поселковой библиотеки, зашла погреться, и — осталась. До этого она читала детские сказки, но неохотно — любила, когда ей читают на ночь. Инга Львовна, которую она всю жизнь будет считать именно СВОЕЙ бабушкой, читала ей много, даже Диккенса, Гоголя и Дюма. А уж Пушкина, Лермонтова, Тютчева — Инга Львовна любила страстно и читала Моне из дореволюционных изданий, с картинками. От стихов у Моны начиналось какое-то странное настроение, ей хотелось одновременно и плакать, и улыбаться. Здесь же, в библиотеке, Мона Ли стала запоем читать всё подряд, мешая взрослое, скучное, без картинок, с чудным, и ярким детским. Но больше всего её привлекли энциклопедии. Едва открыв рыжую, «Детскую», десятитомную, Мона Ли — пропала. Она путешествовала в мире формул, она всходила на костры инквизиции, она шла по пескам пустынь, она открывала для себя, как работает человеческое сердце и как далеко отстоят от Земли такие близкие, такие яркие звезды.

На «Госфильме» готовились снимать эпизод с пышной свадьбой, а, так как уже подходил к концу октябрь, снимать решено было в Ботаническом саду. Псоу даже и рукой махнул на верблюдов, хотя и заметно ожил, едва снова начались съемки. Мара торжественно показала место хранения копий — и впрямь, остроумнее придумать было невозможно. Копии находились в хранилище Госфильма, среди десятка тысяч других, просто — под наклейкой «Бронепоезд 5 бис. Производственный брак».

Сашку Архарова вернули законной жене, чему она, жена, вовсе не была рада, но у нее шел кандидатский срок в КПСС, а муж был нужен. Даже такой.

Марченко снималась в Венгрии в советско-венгерско-болгарском фильме «Белоснежка и семь гномов». Она стала звездой мюзикла, блистала. Как она говорила, «даю огня старушке Европе!»

Тут же она присмотрела себе молодого черноокого венгра, Иштвана Эчеди, певца, композитора, жиголо и красавца, и лихо отплясывала с ним диско в ночном баре. Впрочем, за ней пристально присматривали.

Жизнь продолжалась, и подходили Ноябрьские праздники.

Маленький и темный, ставший будто еще меньше и темнее, пересадками-перебежками, где пешком, где попуткой, медленно пробирался к столице

Свадьбу снимали в оранжерее Ботанического сада. Было влажно, душно, дурманяще пахла земля и невиданные цветы. Павлины, которыми охотно снабжал Псоу Зоопарк, ходили по дорожкам, распуская бесподобной красоты хвосты, а актеры помоложе пытались вырвать перышко «на счастье». Над Моной Ли работала целая бригада — костюмеров и гримеров. Несли её в паланкине самые мускулистые ребята из массовки — их для достоверности натерли косметическим маслом и гримом в цвет загара. Зрелище было, достойное кисти художника! Массовки нагнали много, и только служительницы Ботанического сада бегали, охая — не потопчите! Не сломайте! Осторожнее! И сыпали непонятной латынью.

Пир в шатрах снимали уже в теплом павильоне, правда, измученные павлины сложили свои хвосты и сидели грустные, как куры под дождем.

Мона Ли была столь прекрасна, что Архаров, возвращенный в семью, прошептал ей на ухо:

— Я еще пару лет подожду, но больше — вряд ли… Мона, ты пробила мое сердце…

— Какая пошлость, — Мона Ли взглянула на Сашку подведенными глазами, — ты уж лучше стихи мне почитай.

— Стихи? — изумился Архаров, — тебе какие? Маяковского? О советском паспорте?

— Нет, — Мона покачала головой, и тонко зазвенели ее серьги, — «Облако в штанах». Архаров развел руки в сторону — мол, такого не проходили, и стал ждать момента, когда им нужно будет целоваться — согласно утвержденному плану. Псоу запаздывал, все томились ожиданием, развлекаясь каждый, как умеет. Кто-то включил кассетный магнитофон, Мона Ли прислушалась, склонив головку набок.

— Что там у тебя? — спросила она звукооператора.

— Да не пойму, в фонотеке взял какое-то восточное, бубны, колокольчики, зурна, что ли?

— Включи, а? — попросила Мона Ли, — погромче.

Включили через колонки, музыка для уха была странноватой, мучительной, что ли. Она вызывала раздражение и томила, будто вынимая душу, вырывая её.

— Это каягым, — сказала Мона Ли, — вроде гуслей, что ли. Вот! Хэгым!

— Чудовищный звук, — сказал Северский, — Мона, пожалей, а?

— Чудесно, чудесно, — говорила Мона Ли, прикрывая глаза, — вслушайтесь! Это говорят леса, горы, вода, дикие звери… вот — сейчас вступит чангу, вы слышите, какой ритм? Так звучит ветер, склоняя деревья, так бьется вода о рыбачью лодку, так стучит сердце влюбленного юноши, так идут на битву воины.