Мона Ли

Вокруг Моны Ли стояли, слушали. Звуки были странными, темп ускорялся, вступили инструменты, отдаленно схожие звучанием с флейтой, зазвенели колокольчики. Мона Ли, стоявшая на месте, вдруг начала медленно кружится, потом все быстрее и быстрее, она то раскидывала руки, то сжимала их на груди. В ее руках вдруг оказался веер, она совершала странные движения, будто играя с ним, веер сменился бамбуковой палкой, и Мона Ли все кружилась, превращаясь в цветной звучащий кокон. Группа стояла завороженно, никто не мог даже пошевелиться. На минуту даже показалось, что Мона Ли приподнялась над землей, и вдруг упала, совершенно обессилив.

— Что у вас тут происходит? Опять шабаш? — Псоу на ходу расстегивал кожаный пиджак, — пора прекращать этот балаган. Опять Мона медитирует? Все живы, я надеюсь?

Он подошел к Моне Ли, лежащей на полу. Потрогал пульс. Блин, чего стоим? У нее опять пульса нет! Побежали за дежурным врачом. Мона Ли лежала, как будто спала, и даже не дышала.

Маленький темный, переодетый в лохмотья дервиша, чуть заметно приподнял вислые усы в улыбке, напоминающей оскал, поклонился кому-то, и ввинтился в толпу.

Софья Борисовна Гирш, давно вышедшая на заслуженный отдых, была, по сути, на «Госфильме» едва ли не вторым лицом после всесильного Антона Ивановича Крохаля. Попав девочкой в эпизод у Якова Протазанова в «Бесприданнице», она так и осталась верной кино, точнее, его сумасшедшему, кочевому, братству. Увы, Софья Борисовна, в силу отсутствия некоего дара, так и не смогла поступить ни на один из актерских факультетов московских театрально-киношных ВУЗов, потому, движимая любовью ко всему живому, по настоятельной просьбе матери, окончила медицинский. Избрав себе профессию тонкую и деликатную, потребную не столько для женщин, как выяснилось, но и для любивших и разлюбивших их мужчин, не желавших иметь последствий любовной связи, она стала гинекологом. Окончив медицинский институт, отработав положенные три года в захудалой районной поликлинике, она легко устроилась на «Госфильм», где в те годы была своя клиника для работников сферы искусства. Она обросла клиентурой мгновенно — была умна, осторожна, профессионально внимательна и умела хранить тайны, но там, где нужно, она эти, же тайны искусно пускала в ход. За свои деликатные услуги денег она не брала. Точнее, так — она брала не деньгами. Вскоре, так или иначе, ей были обязаны все. Актеры, в те годы, избегающие публичного копания в своих бельевых корзинах, на суд зрителя выносили только профессиональные успехи. Пожалуй, лишь Марченко, со своей нашумевшей книгой «Виват, виват», чуть-чуть раздернула занавес, отделяющий публику от небожителей. К Софье Борисовне обращались уже за всем — за советами, за помощью в получении жилплощади, за рекомендациями — к кому, когда и стоит ли? Софья Борисовна, в скрипящем от крахмала халате и белоснежной шапочке, завязанной сзади на бантик, восседала за огромным столом, под стеклом которого хранились карточки многих и многих — с женами, без, с детьми, и просто так — удачные, от актрис, в шляпке, губки сердечком, и с подписью наискосок — «Софочке от Милочки», или в гриме — с надписью — «Несравненной»! — это уже от актеров. К моменту, когда ее опять вызвали на обморок, случившийся с Моной, Софья Борисовна имела неоспоримый авторитет во всех областях медицины. Медленно и важно, грудью вперед, она шла, как крейсер через льды, по коридорам «Госфильма» и величественно кивала встречным. За ней семенила бессменная её медицинская сестра Зоечка, с огромным фельдшерским саквояжем, принадлежавшим Зоечкиному деду, профессору медицины, врачу от Бога, что не помешало ему быть расстрелянному большевиками. А саквояж — остался. Зоечка так и прилепилась к всемогущей Софье Борисовне, и относилась к ней с придыханием и трепетом.

В павильон, где собирались снимать свадьбу, Софья Борисовна вплыла и сделала знак рукой — музыку тут же выключили.

— Поднимите, приказала Софья Борисовна, — уложите девочку на скамейку. — Принесли скамейку. — Стул! — Принесли стул. Врач оттянула веки, послушала пульс, сердце, отметила про себя, что кожные покровы влажные и холодные, пульс замедлен до 40, а сердце — вот, с сердцем было непонятно. Оно еле билось, точнее — практически не прослушивалось. — Знаешь, что, — она обратилась к Псоу, — мой совет один. Ей нужен отдых. Но не больница. Уход, но не сиделка. И вообще — это — не медицинский случай. Я тебе так и скажу. А ты — думай.

— А сейчас — что? Псоу посмотрел на лежащую на кушетке, как на надгробьях рыцарей, Мону Ли.

— Да ничего. Укройте ее одеялом, поспит — встанет. И, — врач поманила пальцем Псоу, — заканчивай с фильмом. Это тебе МОЙ совет. Заканчивай. Иди, кстати, я тебе давление померю, — Софья Борисовна поплыла назад, в кабинет. Опершись о руку Псоу, она шла тяжело — возраст, нервы, нервы… В кабинете она усадила Вольдемара, защелкнула на манжете крючок, нагнала воздух, посмотрела на шкалу тонометра, и сказала, — тебе поберечься надо. Да-да, не спорь. И с девочками поосторожнее.

— Соня, ты о ком? — Псоу потирал затекшую руку.