Мона Ли

— Лена?! — тишина в ответ. Стала открывать дверки кабинок — в последней сидела несчастная Лена Свердлик, ее единственная защитница. Милые девушки полотенцем связали ей руки за спиной, примотав для верности к водопроводному стояку. — Звери-звери, — раздумчиво сказала себе Мона Ли, отвязывая зареванную Лену, — а разве звери могут — так? Звери — не могут. Люди могут.

— Они меня хотели вообще, они хотели меня головой в унитаз, представляешь? — Лена уже не могла плакать, а только судорожно икала.

— Так, ну в палату тебе нельзя, — Мона наморщила лобик, — идем, я тебя спрячу.

— А что толку, — горестно сказала Леночка, — мне все равно же — возвращаться. Меня везде обижают. Мальчишки обижают, девочки. Только ты первая ко мне так отнеслась. И еще Наталья Кирилловна. Я в палату пойду. Чего им теперь надо? — Леночка посмотрела на Мону, — ой, Мона, у тебя такой синяк! Вот, — она дотронулась пальчиком, — на скуле прям, и губа разбита. Ой, а смотри, сколько синяков, Мона… что они сделали, Мона! Я хотела тебя предупредить, но они меня напугали. Я слабая. Я трусиха.

— Ничего, — Мона чмокнула ее в щеку, — ты классная девчонка. Научись побеждать свой страх, это проще простого. Ну, я пошла?

— Иди, да, уже вон — светло как, — и Леночка жалобно посмотрела на Мону Ли.

Мона вылезла через окно веранды, спрыгнула мягко, присела, прислушалась — пели птицы, лагерь спал. Она пошла в сторону танцплощадки — на скамейке, у центральной клумбы с флагштоком, сидел, в окружении пионервожатых и девушек из старших отрядов, Архаров. Издали было заметно, что он устал, выпил сильно, но привычка и актерская выносливость держала его на плаву. Мона Ли знала это по съемкам — будет работать, а потом, дойдя до любой кровати, уснет беспробудно. Она подошла, но не приблизилась, и свистнула, как пацан, — в два пальца. Архаров тут же вскочил. Не обращая внимания на собравшуюся компанию, он побежал к Моне, споткнулся, растянулся на гравии дорожки, отряхнул джинсы, подошел, картинно прихрамывая. Взглянув на Мону, открыл рот.

— КТО? — спросил. — КТО??? убью гада, Мона, кто?

— Я упала, — Мона увернулась от Саши, — не тряси меня, у меня голова болит.

— Откуда упала?

— Из окна прыгала. — Мона смотрела на него и лицо ее было печально. — Не спрашивай, а? Ты можешь сейчас поехать со мной в Москву?

— Могу, — не думая согласился Архаров, — но! Стоп! Сегодня вечером здесь будет НАШ с тобой фильм?!

— Я не хочу ничего. — Мона дотронулась до скулы, — куда я — такая?

— Знаешь, — Архаров повернул ее к себе, — тот, кто тебя ударил, будет рад тому, что ты сбежала. Уехать можно. Но мы с тобой уедем после премьеры. А сейчас я тебя отведу к пионервожатым, выспишься.

— Тогда я уеду одна, — Мона Ли смотрела на него, и синяк уже стал заметен настолько, что никакими очками или гримом его закрыть было нельзя.

— Пошли, — Архаров взял Мону за руку, — утро вечера светлее, а?

— Наверное, — согласилась Мона, но уже утро. Архаров потянулся:

— Эх, в море? Ну?

— Я боюсь.

— Со мной?

— С тобой я боюсь только себя, — пробормотала Мона Ли.

Сероватый песок между крупных камней еще хранил вчерашние отпечатки ног, видны были забытые мячи, чья-то сандалия, полотенце. Море лениво гладило берег, словно готовя его к наступающему дню. Разделись — Архаров был в плавках, на Моне была футболка и шорты.

— Снимай? — Архаров смотрел на вытянувшуюся за эти годы Мону и понимал, что пропал. Бесследно и бесповоротно. Он всю жизнь будет помнить ее — такой, как в то рассветное утро, когда она стояла и смотрела на рассвет, и кожа ее становилась золотистой, и печаль уходила из ее глаз — в море. Мона поднялась на мысочки, и тоже потянулась:

— Плывем?

— А ты плавать-то умеешь, — спросил Саша, стараясь, чтобы хрипота в голосе не была так заметна, — а то еще спасать тебя…

Мона Ли постояла, потом переступила через шорты, стянула майку — и пошла в море. Она шла, будто зная рельеф дна, не щупая его ногой, не оступаясь. Когда вода дошла до подмышек, она оттолкнулась и поплыла. Чувство невесомости так потрясло её, что она плыла, и не могла остановиться. Архаров, одуревший от такого поворота событий, плыл саженками, стараясь держать Мону в поле зрения, не видя ее. Мона Ли перевернулась на спину, и легла, и стала смотреть в небо. Архаров подплыл и тоже лег на спину. Протянул руку к ней — и так они и лежали, покачиваясь на воде, держась за руки, и молчали. Наверное, это и был момент наивысшего, сумасшедшего счастья, когда она только проснулась, а он — начал жить заново.

Катер пограничников затарахтел вблизи. Архаров перевернулся, увидел на палубе офицеров в белых рубашках, погранцов в хаки, и, резко дернув Мону, заорал:

— Мона! Плывем, мать твою! Догонят! Посадят! Ой, маменьки мои, мы ж в туретчину хотели путем нарушения границы! Дяденьки! Мы сдаемся! Хэнде хох!

— Товарищ Архаров, — слова из мегафона прозвучали, как грохот камнепада, — прошу вас и вашу спутницу покинуть акваторию и предъявить документы пограничникам!