Монах

– И кто эта счастливая соперница? – сказала она угрожающим тоном. – Она наверняка в моей власти, раз ты просил у меня милости, поддержки! Ну, дай только найти ее, дай узнать, какая мерзавка осмелилась украсть у меня твое сердце, и она расплатится муками за свою дерзость. Кто она? Отвечай сию минуту. Не надейся скрыть ее от моего мщения! За тобой будут следить; каждый шаг, каждый взгляд будет замечен; ты сам укажешь мне на нее. И когда она будет обнаружена, трепещи, Альфонсо, за нее и за себя…

Тут ярость Родольфы так возросла, что у нее пресеклось дыхание. Она стала хватать ртом воздух, застонала – и упала в обморок. Я поднял даму и уложил на диван. Потом, выбежав за дверь, призвал ее женщин и, поручив баронессу их заботам, поспешил убраться подальше.

Потрясенный до глубины души, я решил укрыться в саду. Я-то думал, что донья Родольфа заметила мою склонность к своей племяннице и вот-вот одобрит ее… А что теперь? Я не знал, как быть дальше: суеверия родителей Агнес, подкрепленные оскорбленной в своих чаяниях теткой, превратились в непреодолимое препятствие нашим мечтам.

Проходя мимо гостиной нижнего этажа, окна которой выходили в сад, я увидел сквозь приоткрытую дверь Агнес, сидевшую у стола. Она рисовала, на столе лежали неоконченные наброски. Я вошел, так и не решив, посвящать ли ее в мою неудачу с баронессой.

– А, это всего лишь вы? – сказала она, подняв голову. – Вы не чужой человек, и я могу продолжить свое занятие без церемоний. Возьмите стул, садитесь рядом со мной.

Я повиновался и присел к столу. Глубоко погруженный в мысли о недавней сцене, я машинально стал перебирать рисунки. Один из них поразил меня необычностью сюжета.

На нем был изображен главный зал замка Линденберг. Дверь, ведущая на узкую лестницу, была полуоткрыта. На первом плане группа персонажей замерла в весьма гротескных позах. Их лица выражали крайний ужас. Один увлеченно молился, подняв глаза к небу, другой куда-то полз на четвереньках. Некоторые закрыли лица плащами или уткнулись головами в грудь сидящих; другие спрятались под стол с остатками пиршества; остальные, раскрыв рты и выпучив глаза, указывали на фигуру, видимо, и вызвавшую переполох. Это была женщина необычно высокого роста в монашеской рясе. Лицо ее было скрыто покрывалом, с запястья свисали четки; одежда была запятнана кровью, сочившейся из раны на груди. Держа в одной руке светильник, в другой – большой нож, она, казалось, двигалась к железной решетке у выхода из зала.

– Что это означает, Агнес? – спросил я. – Это вы сами придумали?

Она бросила взгляд на рисунок и ответила:

– О нет! Это придумали головы куда поумнее моей. Но неужели вы, прожив в Линденберге целых три месяца, не слыхали о кровоточащей монахине?

– От вас первой сейчас услышал. Прошу, просветите меня на сей счет!

– Это вряд ли у меня выйдет. Все, что мне известно, – это старое семейное предание, передававшееся от отца к сыну, и во владениях барона в него крепко верят. Да и сам барон считает его правдивым, а уж тетушка с ее склонностью ко всему чудесному скорее усомнится в подлинности Библии, чем кровавой монахини. Хотите послушать?

Конечно же, я захотел, и Агнес, не отрываясь от рисования, начала свой рассказ в тоне шутливой серьезности:

– Удивительно, что ни в одной старинной хронике нет упоминаний об этой примечательной особе. Я не могу описать вам события ее жизни, потому что до момента смерти никто не знал о ее существовании. Тогда она решила напомнить миру о себе и с этой целью дерзнула захватить замок Линденберг. Обладая хорошим вкусом, эта особа поселилась в лучшей комнате; удобно устроившись там, она принялась развлекаться, стуча по столам и двигая стулья посреди ночи. Возможно, она страдала бессонницей, но уточнить эту деталь я не смогла. Согласно преданию, эти представления начались около ста лет назад. Они сопровождались воплями, завываниями, стонами, проклятиями и многими другими не менее изысканными звуками. Но, отдавая предпочтение одной комнате, монахиня ею не ограничивалась. Время от времени она посещала старые галереи, слонялась по просторным залам; иногда, остановившись у дверей жилых покоев, наводила ужас на обитателей рыданиями и всхлипами. Во время этих ночных прогулок с нею сталкивались разные люди, и все описывают ее внешний вид так, как я, недостойный летописец, изобразила здесь.

Эта необыкновенная история незаметно отвлекла меня от тяжелых мыслей.

– А те, кто встречал монахиню, когда-нибудь заговаривали с нею? – спросил я.

– Ни разу. Образчики ее красноречия, которые можно было слышать каждую ночь, не вызывали желания общаться. Бывало, что замок содрогался от ругани и проклятий, которые вдруг сменялись звуками «Отче наш»; то она с подвывом выкрикивала ужасные богохульства, то выводила гимны так старательно, будто все еще пела в монастырском хоре. Одним словом, она была особой капризной; однако любой номер ее репертуара, благой либо нечестивый, доводил слушателей до нервного припадка.