Монах

– Итак, мои подозрения оправдались, – сказала она, – кокетство моей племянницы победило. Правда, в одном отношении мне повезло: я не одна буду оплакивать несбывшуюся любовь. И вы тоже узнаете, каково это – любить без надежды! Со дня на день я жду приказа вернуть Агнес родителям. Сразу же по приезде в Испанию она примет постриг, и непреодолимое препятствие разлучит вас. Не трудитесь умолять, – добавила она, заметив, что я хочу заговорить. – Мое решение принято и изменению не подлежит. Ваша любовница будет сидеть взаперти в своей комнате, пока не сменит замок на монастырь. Возможно, одиночество пробудит в ней чувство долга; но чтобы вы не могли помешать желаемому событию, я должна известить вас, дон Альфонсо, что ваше присутствие здесь отныне неприемлемо ни для барона, ни для меня. Вы наболтали племяннице, будто родственники послали вас пожить в Германии; однако вам было предписано путешествовать, и я не стану препятствовать такому прекрасному плану. Прощайте, сеньор; учтите, что завтра утром мы с вами свидимся в последний раз.

Бросив на меня взгляд, полный гордости, презрения и злобы, она вышла из гостиной. Я тоже удалился к себе и провел ночь, изобретая способы спасти Агнес от тирании тетки.

Остаться в замке Линденберг в сложившихся обстоятельствах было невозможно. Поэтому на следующий день я объявил, что сейчас же уезжаю. Барон искренне сказал, что это его огорчает, и так тепло обо мне отозвался, что я попытался привлечь его на помощь. Но едва я произнес имя Агнес, как он прервал меня и пояснил, что вмешиваться в это дело не в его власти. Настаивать не имело смысла; баронесса деспотически правила мужем, и я сразу догадался, что она настроила его против нашего брака. Агнес не появлялась. Я просил разрешения попрощаться с нею, но мне отказали.

Барон при расставании с чувством потряс мою руку и заверил, что, как только племянница уедет, я могу считать его дом своим.

– Прощайте, дон Альфонсо! – сказала баронесса, тоже протянув мне руку. Я коснулся ее и хотел поцеловать, но она не дала. Муж ее в этот момент был в дальнем конце комнаты и не мог нас слышать.

– Берегите себя, – продолжила она. – Любовь моя переродилась в ненависть, и урон, нанесенный моей гордости, не останется без кары. Езжайте куда хотите, моя месть вас настигнет повсюду!

Она сопроводила эти слова таким взглядом, что я содрогнулся. Ничего не ответив, я поспешил покинуть замок.

* * *

Когда мой экипаж выезжал со двора, я поглядел на окна покоев вашей сестры, но они были пусты. Я откинулся на спинку сиденья в подавленном состоянии духа. Меня сопровождали только слуга-француз, которого я нанял в Страсбурге вместо бедняги Стефано, и маленький паж. Я успел уже оценить преданность, ум и добрый нрав Теодора, он стал дорог мне; но в следующую минуту я стал его должником и счел его своим ангелом-хранителем. Мы не удалились еще и на полмили от замка, когда мальчик подъехал к дверце кареты и заговорил:

– Мужайтесь, сеньор! Пока вы беседовали с бароном, я улучил момент, когда госпожа Кунегонда спустилась в гостиную, и побежал наверх, в комнату на этаж выше покоев доньи Агнес. Я запел немецкую песенку, хорошо ей известную, как можно громче, она узнала мой голос, и я услышал, как открылось ее окно. Тогда я спустил вниз веревочку, которую прихватил с собой, а как только услышал, что рама снова захлопнулась, вытащил веревочку, и к ней был привязан вот этот листок.

Он подал мне маленькую записку, я тут же развернул ее и прочел несколько строк, написанных карандашом:

«Спрячься на две недели в какой-нибудь деревне по соседству. Тетка поверит, что ты уехал далеко от Линденберга, и мне вернут свободу. Я буду в западном павильоне в полночь тридцатого числа. Не упусти случай, и мы сможем согласовать наши планы на будущее. Adieu. АГНЕС».

Радости моей не было предела, равно как и благодарности Теодору. Его ловкость и забота и в самом деле того заслуживали. Вы, конечно, понимаете, что я не посвятил мальчика в свои сердечные чувства к Агнес; но проницательный юнец сам обнаружил мой секрет, и у него хватило деликатности не выдать его. Он молча наблюдал за тем, что происходит, и не напрашивался в посредники, пока не потребовалось срочное вмешательство.

Это был уже не первый случай, когда отличные качества Теодора пригождались мне. Он выказал большие способности к обучению. Еще до отъезда из Страсбурга усвоил начатки испанского языка и усердно учился, пока не стал говорить, как на своем родном. Большую часть времени мальчик проводил за чтением. Он приобрел больше знаний, чем другие в его возрасте, и сочетал приятную внешность и стройность фигуры с острым умом и прекрасным сердцем. Теперь ему исполнилось пятнадцать, и он по-прежнему служит мне; когда вы увидите его, он вам наверняка понравится. Но извините меня за это отступление – я возвращаюсь к прерванной истории.