Монах

День миновал, известий об Агнес не было. Тревога моя сменилась подавленностью. Я перестал бредить о ней и погрузился в пучину меланхолии. Видя, что я лежу тихо, мои сиделки решили, что лихорадка проходит и мне стало легче. По указанию врача меня напоили успокоительной микстурой, а с приходом сумерек слуги ушли, пожелав мне спокойного сна.

Да, я хотел покоя, но не обрел его. Вопреки усталости тела, возбуждение сердца не давало мне уснуть, и я ворочался с боку на бок, пока часы на колокольне где-то неподалеку не отбили один удар. Слушая, как замирает этот гулкий скорбный звук, уносимый ветром, я внезапно ощутил, что все тело мое охватил холод. Я задрожал, не ведая отчего; холодная испарина выступила на лбу, и волосы мои стали дыбом от страха. Вдруг послышались тяжелые, медленные шаги – кто-то поднимался по лестнице.

Непроизвольно приподнявшись, я отдернул полог кровати. Единственная тростниковая свеча[17], стоявшая на каминной полке, слабо озаряла помещение, увешанное гобеленами. Дверь резко распахнулась. Мерным торжественным шагом двинулась ко мне полуночная гостья. Меня затрясло. Боже всемогущий! Это была кровавая монахиня! Моя пропавшая спутница! Лицо ее по-прежнему скрывала вуаль, но лампы и ножа при ней уже не было. Медленно приподняла она покрывало.

Что за зрелище предстало перед моим потрясенным взором! Я узрел оживший труп. Лицо монахини было длинным и изможденным, щеки и губы бескровны; смертная бледность покрывала все ее черты; глазные яблоки, упорно глядевшие на меня, были тусклыми и пустыми.

Ужас, пронзивший меня, невозможно описать. Кровь застыла в моих жилах. Я хотел было позвать на помощь, но звуки угасли, не достигнув уст. Нервы напряглись, но я лишился сил и замер в той же позе, словно статуя.

Призрачная монахиня несколько минут разглядывала меня молча; от ее взгляда немудрено было обратиться в камень. Наконец низким, загробным голосом она произнесла:

Раймонд! Раймонд! Весь ты мой!
Раймонд! Раймонд! Я – твоя!
Навсегда, пока живой,
Я – твоя! Ты будешь мой!
Вечно – телом и душой!

Едва дыша от страха, я слушал, как она повторяла мои собственные слова. Потом она присела в изножье кровати и умолкла, по-прежнему не спуская с меня глаз, и я чувствовал себя завороженным, как под взглядом гремучей змеи: отвернуться от нее я не смог.

В этом положении призрак оставался целый долгий час, ничего не говоря и не двигаясь; я тоже не мог ни того ни другого. Наконец пробило два. Монахиня поднялась, подошла к изголовью кровати, схватила ледяными пальцами мою руку, безвольно лежавшую поверх одеяла, и, прижавшись холодными губами к моим губам, повторила:

Раймонд! Раймонд! Весь ты мой!
Раймонд! Раймонд! Я – твоя!

Она отпустила мою руку, медленным шагом покинула комнату, и дверь за нею закрылась. Весь этот час тело мое было сковано, бодрствовал лишь разум. Теперь чары развеялись; кровь резко прилила к сердцу. Я глухо застонал и упал на подушку без сознания.

Соседняя комната была отделена от моей лишь тонкой перегородкой – в ней жил хозяин с женою; разбуженный моим стоном, он тотчас вошел ко мне и призвал жену. С трудом они привели меня в чувство и послали за врачом. Он пришел без промедления и объявил, что лихорадка усилилась, и, если устранить ее столь тяжелое возбуждение не удастся, он не ручается за благополучный исход.

Лекарства, которые он дал, отчасти успокоили меня. Я задремал до рассвета, но страшные сны не дали мне отдохнуть по-настоящему. Я видел то Агнес, то кровавую монахиню, и обе они пугали и терзали меня. Я проснулся усталым и измученным. Лихорадка не ослабевала; болезненная натянутость нервов препятствовала заживлению переломов. Я то и дело впадал в забытье, и врач в тот день не оставлял меня больше чем на два часа.

Понимая странность моей истории, я решил скрыть ее от всех, поскольку мне вряд ли поверили бы. Я беспокоился об Агнес. Что могла она подумать, не найдя меня на условленном месте? А вдруг она заподозрит меня в неверности? Однако я полагался на осмотрительность Теодора и надеялся, что письмо к баронессе убедит ее в чистоте моих намерений. Этими доводами я несколько успокоился; но впечатление от ночного визита угнетало меня все сильнее. Ночь приближалась; я страшился ее прихода, хотя и убеждал себя, что призрак больше не появится. На всякий случай я попросил слугу подежурить у моей постели.