Монах

Я поделился успехом со своим союзником, старым садовником; он показал мне удобный уголок, где я мог укрыться до ночи, не боясь быть обнаруженным. Туда я и пошел в тот час, когда мастеру и его предполагаемому работнику полагалось удалиться, и приготовился ждать условленного времени. Ночь выдалась холодная, и это пошло мне на пользу, поскольку другим монахиням не захотелось выходить из своих келий. Только Агнес холод был нипочем, и еще до одиннадцати она явилась на место нашего дневного свидания. Теперь я мог без помех подробно посвятить ее в истинные причины моего исчезновения в роковой день пятого мая. Эта история ее потрясла. Когда я умолк, она признала, как несправедливы были ее подозрения, и побранила себя за то, что поторопилась надеть рясу, поддавшись отчаянию.

– Но теперь поздно сетовать! – добавила она. – Жребий брошен, обеты принесены, и я посвятила себя служению небесам. Я не создана для жизни в обители. Отвращение мое к ней усиливается с каждым днем, скука и тоска – мои постоянные спутницы. Вы чуть было не стали моим мужем, и сердце мое по-прежнему неравнодушно к вам, но мы должны расстаться! Непреодолимые преграды разделили нас, и по эту сторону могилы мы не сможем свидеться никогда!

Тогда я пересказал ей свои идеи насчет влияния кардинала-герцога Лермы в Риме и так далее. Агнес ответила, что надеяться на согласие дона Гастона, даже если он узнает мое подлинное имя, значит не знать ее отца. Великодушный и добрый во всех других отношениях, он становится твердокаменным в своих суевериях. Он способен пожертвовать всем, что ему дорого, ради щепетильности и воспримет как оскорбление саму мысль о том, что он может разрешить дочери нарушить обеты, данные Господу.

– Ну, допустим, – перебил я ее, – допустим, он не одобрит наш брак. Пусть же не знает о том, что я предприму, пока не вызволю тебя из тюрьмы, куда он тебя заточил. Став моей женой, ты освободишься от его власти. В его деньгах я не нуждаюсь; и когда он увидит, что его обида меня не задевает, то без сомнения вернет тебе свою милость. Но даже если случится худшее, и дон Гастон на примирение не пойдет, мои родичи будут наперебой стараться помочь тебе забыть эту потерю; мой отец заменит тебе родителя, которого ты лишишься из-за меня.

– Дон Раймонд, – ответила Агнес твердо и решительно, – я люблю отца. Он жестоко обошелся со мной лишь в этом случае; но до того он давал мне столько доказательств своей любви, что жить без его благосклонности я не смогу. Если я покину обитель, он не простит меня никогда; он и на смертном одре бестрепетно проклянет меня. К тому же я сама считаю необходимым соблюдать обеты. Я добровольно обязалась служить царю небесному, если нарушу – стану преступницей. Итак, оставь навсегда мысли о нашем браке. Я предана религии и, как бы ни горевала о разлуке, буду сопротивляться всеми силами тому, что может сделать меня виновной.

Я попытался преодолеть ее неоправданную щепетильность. Мы все еще спорили, когда колокол обители призвал монахинь на заутреню. Агнес пришлось уйти; но она пообещала, по моей просьбе, что на следующую ночь придет в тот же час и на то же место.

Свидания эти продолжались без перерыва несколько недель… Вот теперь я должен умолять тебя о милосердии, Лоренцо. Подумай, в какие обстоятельства мы попали, как сильно полюбили, и ты признаешь, что искушение было непреодолимо, и простишь меня. В момент самозабвения честь Агнес была принесена в жертву моей страсти…

Глаза Лоренцо загорелись гневом; густо покраснев, он вскочил и взялся за эфес шпаги. Маркиз удержал его руку и дружески пожал:

– Друг мой! Брат мой! Дай мне договорить! Учти хотя бы, что увлечение наше если и было преступным, то виноват в нем я один, а не твоя сестра.

Лоренцо поддался на уговоры дона Раймонда, снова сел и стал слушать дальше, мрачно насупившись.

– Едва прошел первый приступ страсти, – продолжил маркиз, – как Агнес, опомнившись, в ужасе отпрянула. Она назвала меня бесчестным соблазнителем, осыпала горькими упреками и била себя в грудь в безумном возбуждении. Стыдясь своей несдержанности, я не знал, как оправдаться, пытался утешить ее, просил прощения, взял за руку и хотел поцеловать. Она резко вырвалась и вскричала с такой яростью, что я ужаснулся:

– Не прикасайся ко мне! Чудовище коварства и неблагодарности, как я обманулась в тебе! Я видела в тебе своего друга, защитника; я надеялась, что не подвергну опасности свою честь, доверяясь твоей. И вот ты, кого я обожала, опозорил меня! Из-за тебя я презрела обеты, данные Господу, из-за тебя пала ниже самой падшей женщины! Позор тебе, вероломный, ты не увидишь меня более!

Она вскочила со скамьи и умчалась в сторону обители. Удержать ее я не смог.

Я ушел, угнетенный смятением и тревогой. На следующее утро я, как обычно, приступил к работе в саду; но Агнес нигде не было видно. Ночью я напрасно ожидал ее на месте наших свиданий.