Монах

Так миновало несколько дней и ночей. Наконец я встретил мою оскорбленную возлюбленную на дорожке, бордюр которой я приводил в порядок; она шла, опираясь, как бы из слабости, на руку той же девушки-воспитанницы. Она мельком взглянула на меня и тут же отвернулась. Я ждал, когда она пойдет обратно; однако Агнес прошла к зданию обители, не удостоив вниманием покаянные взгляды, которыми я молил ее о прощении.

Когда в саду не осталось никого из монахинь, старый садовник подошел ко мне с печальным видом.

– Мне больно говорить об этом, сеньор, – сказал он, – но я более не могу служить вам. Барышня, с которой вы встречались, только что предупредила меня, что, если я снова допущу вас до работы в саду, она обо всем расскажет госпоже аббатисе. Она велела также передать вам, что ваше поведение было оскорбительно, и если вы сохранили еще какое-то уважение к ней, то впредь никогда не попытаетесь увидеться с нею. Ну вот, поэтому, уж не обессудьте, укрывать вас я больше не могу. Ежели аббатиса проведает, что я натворил, ей будет мало просто уволить меня; она мстительна и может обвинить меня в осквернении обители, и бросят меня в тюрьму инквизиции…

Бесполезны были мои попытки переубедить его. Вход в сад был для меня закрыт, Агнес упорствовала в своем решении не видеть меня и не давать о себе знать.

Примерно с полмесяца спустя отец мой серьезно заболел, и мне пришлось уехать в Андалузию. Я помчался туда, боясь, что застану маркиза уже при смерти. Хотя недуг его и был неизлечим, он прожил еще несколько месяцев; я ухаживал за ним, а после его кончины должен был заняться улаживанием дел, и все это надолго задержало меня в Андалузии. Всего четыре дня назад я вернулся в Мадрид – и нашел ожидавшее меня дома письмо…

Маркиз отпер ящик секретера, достал сложенный лист бумаги и подал своему слушателю. Лоренцо развернул письмо и узнал почерк сестры. Вот что она писала: