Монах

– Прошу вас, дон Лоренцо, не думать, что я забыла о важной услуге, оказанной вами, – знакомстве с маркизом. Я чувствую, как обязана вам, и ничто в этом мире не заставило бы меня поступить так, как вы сейчас узнаете, кроме интересов моей доченьки, моей любимой Антонии. Здоровье мое слабеет; одному Богу известно, как скоро призовет он меня к своему престолу. Дочь останется сиротой, без родителей, а если она утратит покровительство дома Ситернас, то и без друзей. Она молода и простодушна, ничего не знает о мерзостях мира, но достаточно хороша, чтобы привлечь соблазнителей. Судите же, как я боюсь за ее будущее! Как должна я стараться держать ее подальше от общества, в котором могут быть разбужены страсти, пока еще дремлющие в ее душе! Вы привлекательны, дон Лоренцо; Антония впечатлительна. Ваше присутствие страшит меня: а вдруг в ее любящем сердечке вспыхнут чувства, которые отравят всю ее будущую жизнь или зародят надежды, неосуществимые и напрасные в ее положении?

Простите меня за то, что я так откровенно делюсь с вами своими страхами. Я не могу отказать вам от дома; могу лишь обратиться к вашему великодушию с просьбой пощадить чувства встревоженной, любящей матери. Поверьте, меня удручает необходимость прервать знакомство с вами; но другого выхода нет, и ради Антонии я вынуждена просить вас более не появляться у нас. Исполнив мою просьбу, вы подниметесь еще выше в моем мнении, а ведь я и сейчас восхищаюсь вами и вижу, что вы заслуживаете уважения.

– Ваша откровенность меня покоряет, – ответил Лоренцо. – Вы убедитесь, что не зря доверились мне; но я могу кое-что возразить и надеюсь, что вы снимете запрет, соблюдать который я буду крайне неохотно. Я люблю вашу дочь, люблю всей душой; не будет для меня большего счастья, нежели убедиться, что она разделяет мои чувства, повести ее за руку к алтарю и стать ее мужем. Правда, я сам небогат, после смерти отца мне досталось не так уж много, но достаточно, чтобы я мог претендовать на руку дочери графа де лас Ситернас…

Эльвира перебила его:

– Ах, дон Лоренцо, вы забываете, что за этим пышным титулом кроется мое простонародное происхождение. Вы забываете, что я прожила четырнадцать лет в Испании, отвергнутая семьей мужа, существуя на пособие, которого едва хватает на прожитие и воспитание дочери. Меня бросила и собственная родня, из зависти не желающая признать даже законность моего брака. Со смертью свекра выплата пособия была прекращена, и я оказалась на грани нищеты. И тогда сестра моя отыскала меня. Несмотря на причуды и слабости, сердце у нее горячее, любящее и щедрое. Она поделилась со мной небольшим состоянием, унаследованным от нашего отца, уговорила переехать в Мадрид и поддерживала нас с моей девочкой все время после того, как мы уехали из Мурсии. Посему не стоит считать Антонию отпрыском графа де лас Ситернас; она – бедная и беззащитная сирота, внучка ремесленника Торрибио Дальфа, дочь нищей вдовы. Что может быть у нас общего с племянником и наследником могущественного герцога Медина? Нельзя надеяться на то, что дядя одобрит ваши намерения, а потому я предвижу, что ваше ухаживание приведет к роковым последствиям для моей дочери.

– Простите, сеньора, но у вас неверное представление о герцоге Медина. Он необыкновенный человек! Ему свойственны широта взглядов и бескорыстие; он любит меня, и нет никаких причин опасаться, что он запретит мне жениться, когда поймет, что мое счастье зависит от Антонии. Но если бы он и отказал, что с того? Мои родители умерли; своим маленьким состоянием я распоряжаюсь сам, и его хватит, чтобы содержать Антонию. Да я без малейшего сожаления отдам герцогство Медина за ее руку!

– Вы молоды и горячи; для вас естественно думать так. Но опыт научил меня, что неравный брак всегда проклинают. Я вышла замуж за графа де лас Ситернас против воли его родных; многими страданиями заплатила я за этот неосторожный шаг.

Куда бы мы ни направлялись, проклятие отца преследовало Гонсальво. Мы были бедны, и не было рядом друга, чтобы помочь нам в нужде. Увы! Мой муж, привыкший к достатку и комфорту, плохо переносил эти перемены. Он сожалел о положении, которое оставил ради меня; и в моменты отчаяния попрекал меня за то, что я навлекла на него нужду и несчастья. Он называл меня своим проклятьем, своим бременем! Боже! Он даже не подозревал, насколько острее были мои сердечные муки! Он не понимал, что страдаю я втройне – за себя, за детей и за него! Правда, гневался он обычно недолго, и его искренняя любовь вновь проявлялась, он раскаивался в том, что довел меня до слез, однако этим мучал меня еще сильнее. Он умолял о прощении, осыпал сам себя проклятиями…

Именно этот опыт и заставляет меня спасти дочь от несчастий, которые я перенесла. Без согласия вашего дяди она никогда не будет вашей, пока я жива. Его власть огромна, и я не допущу, чтобы Антония подверглась его гневу и преследованиям.