Монах

Она взяла в одну руку маленькую закрытую корзинку со стола, в другую – зажженную лампу с каминной полки и поспешно покинула келью. Амброзио шел за нею следом. Оба хранили полное молчание. Девушка двигалась быстро, но осторожно; выйдя из здания монастыря, они прошли на западную сторону сада. Монах смотрел со страхом и восторгом, каким диким огнем горят глаза девушки. Отчаянная решимость видна была в ее движениях; она отдала лампу Амброзио, взяла у него ключ, отомкнула дверцу и вошла на кладбище.

Это было обширное пространство, засаженное тисовыми деревьями; одна половина его принадлежала аббатству, другая – общине клариссинок; здесь располагались перекрытые каменным сводом обширные катакомбы, где в многочисленных склепах покоились останки последовательниц святой Клары. Мужскую и женскую половины разделяла решетка с калиткой, задвижка которой обычно была не заперта.

Туда и направилась Матильда; она отодвинула задвижку и пошла искать вход в подземный лабиринт. Ночь выдалась темная, ни звезд, ни луны. К счастью, не было и ветра, лампа в руках монаха горела ровно, и в ее свете они вскоре нашли дверь. Она была заглублена в нишу и почти полностью скрыта плетями плюща, свисающими сверху. К двери вели три грубо отесанные каменные ступеньки; Матильда уже собиралась спуститься, но вдруг отпрянула в сторону.

– Там внутри кто-то есть! – шепнула она монаху. – Спрячемся, пока не уйдут.

Они притаились за высокой, великолепной гробницей основательницы обители. Амброзио тщательно прикрыл лампу, чтобы свет не выдал их. Спустя несколько минут дверь открыли изнутри, полоса света легла на ступеньки. Из своего укрытия пришельцы смогли разглядеть двух женщин в рясах, видимо, увлеченных серьезным разговором. Аббат без труда опознал аббатису клариссинок, а ее спутницей была одна из старших монахинь.

– Все готово, – сказала аббатиса. – Завтра ее судьба свершится, и всякие слезы и вздохи ей не помогут. Нет! За двадцать пять лет, что я руковожу обителью, не случалось деяния более позорного!

– Вы можете столкнуться с противодействием, – мягко заметила другая. – У сестры Агнес много подруг в обители, особенно горячо будет защищать ее мать Урсула. По правде говоря, она заслуживает дружеского участия, и я сожалею, что не могу убедить вас снизойти к ее юности и необычной ситуации. Она осознает свою вину; то, как она терзается, говорит о раскаянии, и я убеждена, что слезы ее вызываются не страхом наказания, а скорее раскаянием. Преподобная мать, соизвольте умерить суровость вашего приговора! Проявите снисхождение к первой оплошности! Я могу взять на себя ответственность за ее поведение в будущем.

– Снисхождение? Мать Камилла, вы меня удивляете! Как? Снизойти к тому, что она опозорила меня в присутствии кумира Мадрида, того самого человека, которому я больше всего хотела показать, как строга дисциплина в моей общине? Как, должно быть, запрезирал меня почтенный аббат! Нет, матушка, нет! Я никогда не смогу простить это оскорбление. Я ничем не смогу доказать Амброзио, что подобные поступки мне омерзительны, иначе как покарав Агнес по всей строгости наших суровых законов. Оставьте ваши уговоры, они ни к чему не приведут. Мое решение принято. Завтра Агнес послужит ужасным примером моего суда и гнева.

Мать Камилла, кажется, не сдавалась; монахини отошли уже далеко, и слова стали неслышны. Аббатиса отперла дверь, соединявшую кладбище с часовней святой Клары, обе они вошли и заперли дверь за собой.

Матильда теперь могла поинтересоваться, кто такая эта Агнес, так разгневавшая аббатису, и какое отношение она имеет к Амброзио. Тот рассказал всю историю и добавил, что образ мыслей у него изменился и он теперь сочувствует несчастной монахине.

– Я намерен завтра запросить аудиенцию у настоятельницы, – сказал он, – и любыми способами добиться смягчения приговора.

– Осторожнее! – возразила Матильда. – Внезапная перемена твоего настроения может кого-то удивить, а отсюда, естественно, недалеко и до подозрений, которых мы всячески должны избежать. Наоборот, удвой свою показную строгость, мечи громы на чужие грехи, чтобы лучше скрыть собственный. Оставь ту монахиню на произвол судьбы. Твое вмешательство может быть опасно, к тому же ее оплошность заслуживает наказания: недостойна наслаждаться любовью та, у которой недостает ума скрыть свою связь. Но довольно болтать о пустяках, я трачу драгоценные моменты. Ночь коротка, а до утра многое нужно сделать. Сестры удалились, все в порядке. Дай мне лампу, Амброзио, я должна войти в эти пещеры одна. Жди здесь, если кто-то подойдет, предупреди меня окликом; но, если жизнь тебе дорога, не пытайся следовать за мной, иначе станешь жертвой собственного безрассудного любопытства.

Держа по-прежнему корзинку в одной руке и лампу в другой, она подошла к склепу, нажала на дверь, и та медленно отворилась на скрипучих петлях; за ней показалась узкая винтовая лестница из черного мрамора. Девушка стала спускаться по ней; Амброзио, стоя наверху, следил, как постепенно слабеют отсветы лампы. Потом они пропали, и монах остался в полной темноте.