Монах и черногорская вила

Раде оказался способным учеником — и в прыжках, и в стрельбе, и в обращении с лошадьми. Однажды он, правда, свалился с коня на скаку и крепко побился, но верховую езду и после этого случая не забросил (позже многие говорили, что именно это неудачное падение послужило причиной болезни, так неожиданно сведшей молодого владыку в могилу).

Настойчивей других учеников внимал Раде песням гусляров и так усвоил их искусство, что сам сочинил позже несколько песен, которые никто не мог отличить от народных. Наконец, начал он сочинять и своё, совсем новое для черногорского слуха, и при первых же шагах легко обошёл учителя. Сима Милутинович пробудил в подростке вулканическую стихию дарования и отошёл, смущённый, в сторону, как только эта сила дала о себе знать.

Рассказывают: как-то Сима и Раде заспорили о геройстве. Подросток горячо доказывал, что по всей Сербии теперь не сыскать героев, подобных черногорцам. Вспыхнул и учитель: пусть он и последний из сербов, но готов выйти на поединок с самым храбрым из черногорцев. С этими словами раздражённый Сима хлопнул дверью и покинул комнату. Через несколько минут Раде чуть не силком затащил его обратно, запер дверь на ключ и показал на два пистолета. Милутинович побледнел. Нет, он ни за что не станет стрелять в отпрыска Негошей. Наконец, видя упрямство и гнев Раде, тоже рассердился, стал спиной к стене, распахнул грудь.

— Стреляй в меня!

— А думаешь, не выстрелю?! — Раде схватил пистолет и нажал на курок. Звук был слабый, пуля даже не долетела.

— Бери другой. В этот ты от испуга недосыпал пороху.

Ещё выстрел, и снова недолёт. Тут Раде, не в силах больше притворяться, бросился к учителю, обнял и расцеловал его.

— Я нарочно так зарядил, чтобы убедиться, что ты до конца сохранишь мужество.

То был век дуэлей, век особых понятий о мужской чести и храбрости. И учитель, и ученик поступили, как сыновья своего века.

Мог ли я предположить, что в наши дни в немецкой деревне на юге Саксонии познакомлюсь с одним из, может быть, самых убеждённых и последовательных славянофилов двадцатого столетия? Пусть он не немец, а лужицкий серб, сын самого малочисленного из славянских народов, не имеющего даже собственной государственности, живущего на территории ГДР, но своего славянофильства нисколько не стесняется, осознаёт его как безусловное достоинство: более того, он искренне удивляется, узнав, что есть ещё, оказывается, в Советском Союзе учёные и публицисты, которые славянофилов боятся, как чёрт ладана.

Старейший лужицкий художник и писатель Мерчин Новак-Нехорнский знаменит не только в своём народе, почитаем не только в Германии, его ценят поляки, чехи, сербы, македонцы, словаки, хорваты. Обо всём этом я знал ещё до встречи с ним. Но лишь в его деревенской мастерской, разглядывая библиотеку хозяина, убедился в том, насколько глубоки и прочны его творческие связи со всем славянским миром. Но особенно возлюбил он югославян, о чём свидетельствует его давнишняя книга «В царстве Душана Сильного».

Листаю дополненное переиздание этой книги, глаза натыкаются на главу «По следам поэта богатырской страны». Да это же — о Петре Петровиче Негоше! Удивительно всё же, до чего тесен и един многоликий славянский мир, до чего многочисленны, пусть и мало кому видны со стороны, связующие этот мир культурные скрепы. И вот, читая страницы лужицкого путешественника, поневоле вновь испытываю чувство лёгкой, родственной восхищению зависти, какое уже испытывал не раз, читая «Путевые письма» Измаила Срезневского или «Четыре месяца в Черногории» Егора Ковалевского, или «Путешествие в Черногорию» Александра Попова. Или тоже до революции вышедшие книги П. А. Лаврова и П. А. Ровинского, в которых видные наши слависты знакомят русского читателя с биографией Петра Негоша. Они там были, они дышали воздухом Ловчена, одни из них ещё застали в живых самого поэта-монаха, другие беседовали со стариками, которые помнили своего владыку.

Как волнуют книги путешествий и книги встреч! Как бы и я сам хотел когда-нибудь хоть краем глаза увидеть заповедную Черногорию, поглядеть на русские книги из личной библиотеки величайшего югославянского поэта, услышать, как звучат гусли, как поют гусляры в Негушах или Никшиче, поглядеть на легендарное Скадарское озеро, подойти к пещере, которая при резких порывах ветра с моря начинает стенать, будто там и вправду обитает негодующая на кого-то вила…

В Россию

Первое из двух пребываний Петра Петровича Негоша в России относится к лету — осени 1833 года. Тремя годами раньше, по завещанию скоропостижно скончавшегося черногорского владыки Петра, семнадцатилетний Раде при великом стечении народа был провозглашён на цетиньской площади новым гражданским и церковным властелином земли. Юношу постригли в монахи, а вскоре произвели в архимандриты, дали ему новое имя: Пётр II Петрович. С этим именем Раде Томов из рода Негошей навсегда войдет в историю.

За посвящением в епископский чин, положенный главе черногорской церкви, ему надлежало прибыть в Россию.