Монах и черногорская вила

И вот он в Петербурге, в стране, которая ещё со времён Петра I неизменно покровительствует маленькой единоверной славянской землице Черногории. Высокому гостю отводят квартиру в Александро-Невской лавре. На литургии в Казанском соборе во время его рукоположения в епископы соблаговолил присутствовать сам русский государь. Петра Негоша знакомят с виднейшими петербургскими сановниками, дипломатами, деятелями церкви. Помимо государственной субсидии, он получает немало личных денежных пожертвований в пользу Черногории. Этот «высокий как копьё» красавец-монах не догадывается даже, как много его прибытие возбудило разговоров в салонах столицы, особенно среди падких на все экзотическое великосветских дам. Монтенегро… Черногория… Эти слова у всех на устах. Черногорцы не подпустили к себе даже самого Буонапарте… Не зря о них говорят как о самом храбром народе в мире. И самом жестоком… Разве вы не слышали, что этот восхитительный монах носит под рясой кинжал?..

Впрочем, он и сам то и дело пребывает в восхищении — от обилия и яркости впечатлений. В письме Вуку Караджичу в Вену говорит, что ошеломлён «пространством города, симметрией улиц, величественностью строений, архитектурным искусством дворцов, храмов, памятников…».

Он много покупает русских книг, много читает. «У меня есть и Гомер, — сообщает тому же Караджичу, — переведенный на русский язык Гнедичем». И добавляет: «А сербский Гомер — в народной поэзии».

Он встречается со здешними сербами, находящимися на русской службе. Узнав о том, что в Петербург прибыл черногорский владыка, его приезжает приветствовать делегация малороссийских сербов — их предки ещё в прошлом веке поселились на постоянное жительство в землях Украины.

Нет нужды восстанавливать здесь во всех подробностях картину пребывания Негоша в городе на Неве. Имеет смысл сосредоточиться лишь на одной теме.

Известно, что весной 1833 года, незадолго до приезда юного черногорца в Россию, Пушкин с семьёй оставил зимнюю свою петербургскую квартиру и переехал на дачу на Чёрную речку, откуда ежедневно ходил пешком в город, чтобы работать в архиве. А во второй половине августа этого же года он покинет столицу и отправится на Волгу и в Заволжье — собирать материалы для своего исторического исследования о Пугачёве.

Хотя в бумагах Пушкина не сохранилось ни одного упоминания о приезде в Петербург теократического правителя Черногории, невозможно допустить, чтобы в эти месяцы Пушкин совершенно ничего не узнал, не услышал о Петре Петровиче Негоше. Странно, но, кажется, никто из пушкинистов не собрался до сих пор сопоставить два соседствующих события: торжественный акт рукоположения в Петербурге черногорского правителя и начало работы Пушкина осенью того же 1833 года над «Песнями западных славян», в том числе над стихотворным сюжетом «Бонапарт и черногорцы».

Да, у Пушкина, безусловно, было сразу несколько причин для того, чтобы приняться наконец за стихотворный цикл, посвящённый сербам и черногорцам. Эти причины хорошо известны: «Гюзла» Проспера Мериме; обстановка творческого состязания с теми, кто уже писал или тоже собирался писать на славянскую тему — с Востоковым, Мицкевичем, Венелиным; наконец, постоянно углубляющееся в течение многих лет знакомство поэта с сербскими и черногорскими народными песнями из сборников Вука Караджича…

А тут ещё и явление во плоти настоящего черногорца, теократического правителя маленькой неприступной страны, певца, знающего на память десятки эпических сказаний своего народа…

Но что сам Негош? В его бумагах, относящихся к той первой поездке в Россию, кажется, тоже нет ни строчки о Пушкине. Но, покидая берега Невы осенью 1833 года, он увозит с собой сильнейшее впечатление о поэзии Пушкина, впечатление, которое станет пожизненным спутником, частью его поэтического естества.

Поэт

Вторая поездка Петра Негоша в Россию так решительно не походила на первую. Вынужденный покинуть голодную, истерзанную недородом, налогами, турецкими набегами Черногорию тайком, без согласования с русским консулом в Дубровнике, вынужденный затем унизительно долго дожидаться в Вене визы на въезд в Россию, вынужденный, наконец, несколько недель томиться в Пскове, пока официальный Петербург составит своё мнение о наплодившихся вокруг имени черногорского владыки политических сплетнях, Пётр Негош, пользуясь первым же удобным случаем, спешит из Пскова в Святогорский монастырь, чтобы отслужить панихиду у могилы любимого поэта.

Он неутешен. Всё, что он сделал у себя на родине в память о русском гении, такая малость сравнительно с тем, что ему хотелось бы сделать. Да, он откроет свой сборник народных песен «Зерцало сербское» стихотворным посвящением «Тени Александра Пушкина». Да, в цетиньском альманахе «Горлица» будут перепечатаны два пушкинских стихотворения из «Песен западных славян» — «Бонапарт и черногорцы» и «Песня о Георгии Чёрном». Да, он переведет несколько отрывков из «Слова о полку Игореве» — древнерусской поэмы, которая, знает он, была предметом особой любви Пушкина, его неустанных филологических разысканий.