Монахи Константинополя III—IХ вв. Жизнь за стенами святых обителей столицы Византии

Значит, своей смертью, творчеством и всем, что известно о его жизни, Роман принадлежит Константинополю. Похоже, что приехал он туда при императоре Анастасии Первом (491–518). Нет никаких сомнений, что он был монахом, хотя нет прямых свидетельств этого. Но Романа, как и очень многих других представителей монашества, называли не обычным словом «монах», а заменившим его прозвищем, которое одержало верх над всеми остальными наименованиями и заставило забыть их. И Романа привыкли называть Мелодом (Сладкопевцем), как Иоанна – прозвищем Малала, то есть «ритор», Георгия – Синкеллом, Максима – исповедником, Феофана – летописцем, Иосифа – гимнографом. Это предположение становится еще более обоснованным оттого, что, по мнению исследователей-византинистов, которые изучили творчество Романа, его поэтический гений, его вдохновение и богатство его языка ставят его в первый ряд греческих гимнографов. В его творчестве лирический гимн достиг совершенства, и у христианских лириков не стало причин завидовать великим лирикам Античности. По словам историка Крумбакера, «может быть, однажды история литературы прославит Романа как величайшего религиозного поэта всех времен». Отец Буви, деликатный судья и тонкий критик, написал о монахе-поэте и его творчестве страницу великолепного текста; автор позволит себе процитировать ее, потому что это даст читателю точное представление о несравненном мелоде. «Святой Роман, – пишет он, – является первым из мелодов по поэтическому дарованию. Его сочинения – совершенные образцы литургического гимна или, точнее, религиозной драмы. Представьте себе христианина, который молится, монаха, читающего молитву, святого в молитвенном экстазе. Перед их глазами один за другим проходят великие действующие лица обоих Заветов; он видит перед собой Спасителя людей и его Мать, апостолов и мучеников. Он становится свидетелем прошлого, внимательно и увлеченно наблюдает за всеми событиями, героем которых является сам Бог. Созерцание сверхъестественного мира перенапрягает его силы, возбуждает свыше меры и его ум, и его сердце. Он изливает душу в словах преклонения, в хвалах, в словах благодарности. Если вы дадите этому созерцателю гибкие, гармоничные, популярные ритмы для истолкования того, что он видел и слышал, и несравненную аудиторию восточных базилик для того, чтобы питать священный огонь его дарования; и если ваше воображение может представить себе такого человека не в Афинах и даже не в Константинополе в дни святого Григория и святого Златоуста, а в настоящей Византии византийцев; если вы увидите, как он поднимается на амвон Святой Софии в рождественскую ночь после чудесного сна, если вы услышите прелюдию его великого песнопения: „Дева днесь пресущественного рождает, и земля вертеп (вертеп здесь пещера. – Пер.) неприступному приносит.” Если вы еще не восхищены, то дождитесь конца: пусть перед вами разворачивается величественный ряд из двадцати пяти тропарей. Не судите об этих песнопениях, даже когда дослушаете одно; пройдите вслед за мелодом все этапы этого священного цикла, от праздника Первомученика Стефана до торжественных празднеств Пасхи, Вознесения и Пятидесятницы, и, возможно, вы придете к заключению, что христианство не должно завидовать Античности ни из-за одного античного лирического поэта».

Именно вдохновенный гений Романа если не создал для Византии новую форму песнопений – тропарь, заменивший первоначальную форму восклицания, то, во всяком случае, довел эту форму до почти абсолютного совершенства, которой она не имела раньше и которую, кажется, не превзошла позже. Но что такое тропарь?