Монашка и дракон

— Не передергивай! — от злости и волнения я забыла про уважительное «вы». — То, о чем ты говоришь — это совсем не любовь! Что ты знаешь о любви? Любовь — это не «дай, дай, дай»! Любовь — это «на, на, на»! Если хочешь только брать — это страсть, а любовь всегда жертвенна. Чем ты готов пожертвовать ради своей любви? Отдашь деньги, душевные силы, здоровье? А палец отдашь? А второй, третий? А руку до локтя? А жизнью пожертвуешь?[1] Вот это и есть любовь, но тебе не понять!

Гидеон смотрел на меня внимательно и долго, а потом сказал:

— Мне казалось, между нами что-то появилось. Что-то есть. Тебя тянет ко мне точно так же, как меня к тебе. Мы очень похожи…

— Мы совершенно разные, — быстро ответила я.

— Нет, похожи, — возразил он. — Иногда мне кажется, что ты — как моя прародительница. Такая же исступленная в возмездии — ты разоблачала моего брата с такой же горячностью и безрассудством, как и Мелюзина, которая наказала отца за обиду матери, и такая же отчаянная и щедрая в любви, как когда Мелюзина позабыла об осторожности, отдавшись человеку. Мне кажется, ты можешь любить отчаянно и щедро, просто боишься показать свои чувства. Не бойся, драконы тоже умеют любить. Я готов был взять тебя тысячу раз, но не хочу причинять тебе боль. Сначала думал, это потому, что ты — моя игрушка, мое развлечение. Но теперь знаю, это потому…

— Не говори ничего! — закричала я, бросаясь к двери. — Не желаю этого слышать!

— Я умолкаю, не убегай, — попросил он, и я остановилась возле порога, держась за дверную ручку. — Почему ты бежишь, Виенн? Ведь я ничего не сделал.

«А я бегу вовсе не от тебя», — ответила я ему мысленно, но вслух ничего не сказала.

— Не убегай, я не скажу больше не слова, — продолжал дракон. — Пока не скажу. Сегодня. Может быть, не скажу и завтра. Но буду ждать, что однажды ты выслушаешь меня и не убежишь.

Он и правда не сказал больше ни слова о любви, и я не смогла оставить его — когда он уснул, устроилась в кресле, и просидела всю ночь, читая книгу. Дракон спал безмятежно, как ребенок, и утром поднялся здоровым и крепким, как прежде.

Прошло несколько дней — мы пережили очередную субботу, проводили из замка конкубин, сэра Нимберта и грума, а Дилан исчез наутро после памятной ночи, не взяв с собой ничего. Я видела, что дракон грустит, но по молчаливой договоренности мы избегали говорить о тех, кто предал. И о любви мы тоже не говорили. Играли в шахматы, беседовали во время завтраков и обедов, и один раз даже прогулялись по цветнику, и хотя я все время ловила пристальный драконий взгляд, к словам, а тем более к делам Гидеон не переходил.

В среду прилетел голубь с письмом, и мальчишка-паж принес его дракону. На письме была красная королевская печать, и я отвернулась, делая вид, что занята куклами для театра. Дракон прочитал письмо и окликнул меня.

— Мне надо съездить в столицу. Будет слушание по разводу, Маризанда подала встречное прошение, требует суда. Но король разведет меня, что бы ни затеяла эта настырная баба. Что скажешь?

— Не могу ничего сказать, потому как ваш развод — ваше личное дело, — быстро ответила я.

— Я бы взял тебя с собой, в столицу, — продолжал он, — но не хочу показывать тебя королю. Драконы жадны до чужих сокровищ, а я не стану делить мое сокровище ни с кем, — он скомкал легкий папирус, на котором было написано королевское послание, и растер его в крошку.

Упоминание о сокровище уязвили меня еще больше, и я с обидой сказала:

— Я не вещь, пусть даже вы сравниваете с чем-то драгоценным.

— Тебя это так задевает?

— Никогда с этим не смирюсь.

— Тогда просто поверь мне. Не смирись, просто поверь.

Он уехал в этот же день, назначив управительницей Фриду и лично приказав ей заботиться обо мне. Мы провожали его всем замком, и теперь я стояла в первом ряду. Дракон уезжал на черном жеребце и оборачивался и оборачивался, и махал рукой. Когда караван готов был скрыться за поворотом дороги, и Гидеон оглянулся в последний раз, я попрощалась с ним на восточный манер — приложила руку ко лбу, к сердцу, а потом протянула руку по направлению к уезжавшим. Я читала об этом в записках одного путешественника, который сравнивал обычаи народов востока и запада, и наизусть заучила слова: «Их обычай прощаться прекраснее, он похож на песню, мы как будто отдаем свои думы и сердце в подарок тому, кого провожаем, отдаем свою любовь».

Как вдруг вороной жеребец встал на дыбы, и вот уже развернулся и помчался к замку, а всадник усердно подхлестывал его.

— Что-то случилось? — переполошилась Фрида. — Почему он возвращается?!

Я тоже была испугана и не понимала, что происходит. Вороной конь промчался по мосту, как вихрь, и вот уже дракон натягивает поводья и спрыгивает на землю.

— Что это значит? — спросил он у меня. — Почему ты так попрощалась со мной?

— Милорд… — я хлопала глазами, не зная, что ответить.

— Все возвращаемся в замок! — скомандовала Фрида, понукая слуг, и за пару минут мы с драконом остались во дворе одни.

— Почему вы вернулись? — сказала я с упреком. — Говорят, это дурной знак — возвращаться!