Монашка и дракон

— Ты чуть шею себе не свернул, — мрачно сказал Дилан, ехавший следом. — Еще немного — и улетел бы с обрыва.

— Ну не улетел же? А если бы и улетел — так мягко бы приземлился, — дракон взглядом нашел меня в толпе и подмигнул. — Все, не желаю ничего слышать, желаю ванну и поесть. И избавьте меня от причитаний и лекарей. Я не жеребец, чтобы вы звали ко мне коновалов.

Он отодвинул Ингунду, которая цеплялась за его камзол и умоляла обратиться к лекарю, и широким шагом пошел в замок. Домочадцы и слуги потянулись за драконом, с ними пошла и Нантиль, но я осталась. Через двор бежала Фрида, держа кувшин с пивом.

— Несу в конюшню, — сказала она, когда я ее окликнула. — Сэр Нимберт лечит коня милорда. Конь понес! Вот ведь как счастливо все обошлось! Милорд везунчик!

— Давайте я унесу, — предложила я, забирая у нее кувшин.

— Вы понесете пиво конюхам, госпожа? — Фрида замотала головой. — Нет-нет, я сама.

— Милорд попросил ванну, вам сейчас и без этого хватит забот, — сказала я сочувственно. — А отнести пиво — это совсем не сложно. Тем более, я хотела попросить у мэра Нимберта мяты, он мне обещал, для вечернего чая.

— Ну хорошо, — уступила она. — Ваша правда, госпожа, все вернулись — сейчас только слугам бегать да успевать поворачиваться. Потом я принесу вам сладких пирожков к чаю.

— Вы очень добры, — поблагодарила я ее и пошла к конюшням, стараясь не расплескать напиток.

Конюхи встретили пиво радостными возгласами, но сэра Нимберта не было. Я спросила, где он, и мне показали на стойло. Там был привязан вороной жеребец, на котором обычно ездил дракон, жеребец тревожно всхрапывал и крутил задом, но сэр Нимберт успокаивал животное, оглаживая его по крупу и нашептывая что-то.

— Я принесла холодное пиво, — сказала я, подходя ближе.

Сэр Нимберт вздрогнул и набросил на вороного попону.

— А, пиво, — сказал он сухо. — Это кстати, благодарю вас. С таким дьяволом, — он кивнул на коня, — намучаешься до седьмого пота.

— Вы ведь были с милордом, когда понес конь? — спросила я. — Что произошло?

— Ничего особенного, — сэр Нимберт пожал плечами и вытер ветошью руки. — Такое бывает. Лошади пугливы, их и тень испугает.

— И что же испугало коня милорда?

— Не знаю, кажется, один из пажей развернул штандарт…

Он обошел меня и налил пива, показывая, что не намерен больше ни о чем говорить. Я потопталась на месте, а потом пошла в замок.

Слуги, попадавшиеся мне навстречу, только и болтали, что о проклятии Мелюзины. Фрида голосом пророчицы вещала какие-то ужасы горничным, и юные девицы попискивали от страха. Я узнала, что дракон заперся в спальне, и увидела, что возле порога толпятся лекари, вызванные Ингундой. Сама старшая конкубина тихо постукивала в двери и ласково, но настойчиво просила милорда открыть.

Поразмыслив, я решила не идти к себе, потому что это означало показаться на глаза старшей конкубине. Она не обижала меня и при встрече делала вид, что не замечает, но попадаться ей на глаза лишний раз не хотелось. Вернуться в кухню? Но там Фрида разглагольствует насчет проклятья Мелюзины — слушать это было противно. И я отправилась к Нантиль. Ее не было возле двери драконовой спальни, наверное, вернулась к себе.

Я поднималась по лестнице, когда на этаже сестер-конкубин раздались тихие голоса Арнегунды и Нантиль. Нантиль о чем-то умоляла, а Арнегунда говорила резко и злобно — совсем не так наивно-сладко, как обычно. Я замерла, прислушиваясь, а потом осторожно посмотрела вверх через перила. Конкубины стояли несколькими ступенями выше и не заметили меня. Неженка Арнегунда сейчас полностью оправдывала свое имя — Орлица Битвы, и возвышалась над Нантиль с видом вершительницы судеб. Красивое лицо было искажено гримасой ненависти, а бедная Нантиль клонилась перед ней, как сломанная соломинка, пытаясь поцеловать край одежд, но Арнегунда брезгливо отстранилась.

— …не говори никому, прошу, прошу, — всхлипывала Нантиль. — Я сделаю все, что скажешь…

— Конечно, сделаешь! — зашипела Арнегунда, почище дракона. — Ты же не хочешь, чтобы тебя сожгли прилюдно на площади! Если милорд узнает…

Нантиль упала перед ней на колени, уже плача навзрыд, и Арнегунда решила сменить гнев на милость.

— Пока я промолчу, — объявила она, и Нантиль с надеждой подняла голову. — И подумаю, чем ты можешь быть мне полезна. Убирайся, не хочу тебя больше видеть. Не попадайся мне сегодня на глаза, если не хочешь разозлить.

Нантиль, путаясь в подоле, чуть ли не на четвереньках преодолела лестницу до этажа старших конкубин, а потом каблуки ее застучали по ступеням выше. Я прижалась к стене, побоявшись, что Арнегунда спустится, но она вернулась в комнату Ингунды, что-то напевая. Судя по всему, настроение у нее было превосходным. Выждав немного, я прокралась к Нантиль и застала ее сидящей над куклами. Она была бледна, веки покраснели, но слезы уже не лились.

Арнегунда говорила о костре, а через сожжение казнили ведьм. И фигурка в Башне Королевы была из красной глины, а Нантиль каждое воскресенье ходит в церковь Байи и Бреги. Не об этом ли разузнала Арнегунда?

— Ты плачешь? — спросила я. — Отчего?