Монологи и диалоги о постмодерне и постмодернизме

Часто бывает очень трудно оценить, какая из функций того или иного элемента социума важнее – явная или латентная. Основываясь на этом, консерваторы предостерегали общество от замены этих элементов другими, которые с позиций того или иного исторического момента кажутся более адекватными. Такие новые феномены как демократия, сциентистски ориентированное мировоззрение, мобильная социальная система города, с точки зрения консерваторов, не способны реализовать все функции, которые ранее с успехом выполнялись «пережитками прошлого». Более того, часть этих функций нами не осознавалась. Осознание пришло лишь в момент разрушения, когда человек неожиданно оказался в вакууме, в состоянии аномии, когда уже чрезвычайно сложно было воссоздать прежнее социальное равновесие. Бережное отношение к социальной реальности консерваторов имеет в этом смысле не только эмоциональную, но и рациональную основу. Если нечто существует в обществе достаточно долго, даже при условии его явной нерациональности, аномальности, устарелости, оно с необходимостью аккумулирует в себе жизненную силу, основанную на способности удовлетворять те или иные общественные потребности, даже если это не декларируется открыто, а часто и не осознается. Роберт Нисбет задает в этой связи риторический вопрос: «Неужели при всей очевидной архаичности и коррумпированности “гнилых местечек” и видимой бесполезности палаты лордов после того, как либералы отобрали у этих элементов политической системы всю реальную власть, они все же не могут иметь функций, ценных для общества…?»[70]

Собственно вся консервативная критика рационализма построена на неспособности последнего принять во внимание латентные (скрытые), но полезные и необходимые функции социальных институтов. Исходя из принципиальной ограниченности и несовершенства человека как личности и как рода, консерваторы утверждают, что люди, узнавшие незначительную и часто не главную часть окружающего мира, не имеют морального права что-то в нем радикально менять. «Не разрушай того, чего не создал, ибо не знаешь, что это такое», – так можно выразить позицию консерваторов в отношении рационализма, нацеленного на то, чтобы внедрять свои логические построения в практику. Скрытый смысл социальных институтов, сформированных в ходе развития общества, дан нам на иррациональном уровне в виде предрассудков, мифов, традиций, ритуалов. Этот скрытый смысл мы должны обязательно иметь в виду, в особенности когда хотим расчистить место для реализации рационально выверенных проектов.

Когда иррациональная конструкция – предрассудок или что-либо другое – становится основой познания социальных процессов, политические действия, которые, как кажется, суть отражение незыблемых закономерностей, требующих лишь удобного случая для претворения их в жизнь, предстают как вероломное вмешательство в пределы бытия и ничем не оправданное уничтожение устоев общества. «С консервативной точки зрения только “предрассудок” в беркеанском смысле этого слова может объединить людей для противостояния своего рода тирании рационализма в правительстве».[71] Такой подход есть прочная база для критики революционных преобразований, и в этом смысле он соединяет в себе эмоциональное отношение консерваторов к переменам и социально-философский анализ этих перемен.

С удовлетворением представив общество как рационально устроенную систему и сформулировав законы, по форме очень похожие на законы естествознания, социальная наука эпохи модерна тут же столкнулась с непредвиденным препятствием. В отличие от законов природы сходные с ними по форме законы общественного развития сами по себе не действовали, и прогнозы социальных мыслителей в подавляющем большинстве случаев сами по себе не сбывались. Оказалось, что мало открыть законы, нужно воплотить их в общественной жизни. К. Маркс эту мысль выразил так: «Философы лишь различным способом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его»[72].

Но автору или приверженцам теории для претворения ее в жизнь нужны рычаги социального управления, т. е. положение наверху иерархии. Такой иерархией может быть крупная компания, партия, но предпочтительней всего государство, которое имеет право на абсолютную власть. Усиление воздействия государства на социальную жизнь в XIX столетии во многом было обусловлено именно рационализмом того времени. Очень наглядно это показал представитель французских «новых философов» А. Глюксманн, назвавший свою книгу «Мыслители-властители». Перефразировав известное высказывание Р. Декарта, Глюксманн сформулировал следующий онтолого-гносеологический принцип: «Я мыслю, значит, есть государство»[73]. Идею власти и господства Глюксманн обосновывает стремлением мыслителей, использующих традиционные методы при построении своих теорий, во что бы то ни стало претворить эти теории в жизнь.