Монстр в ее постели

Мысль о том, что он будет сидеть в комнате Исаева и собирать какой-то конструктор, выбивает из колеи. Я чувствую, что мне страшно до слез, и хотела бы я сказать, что лишь потому что тревожусь за брата.

– Малой, иди, чайник включи, а? – говорит Исаев, отставляя в сторону телефон.

Когда Ваня уносится, он поворачивается ко мне:

– Отстань от ребенка, а то в опеку могу позвонить и я.

– Не смей его трогать! Разбирайся со мной!

Сосед морщится.

– Да уймись ты, двинутая мамашка.

– Я ему не мать!

– А ведешь себя так, словно в башку гормоны ебнули. Дай ребенку самому разобраться, с кем он хочет общаться.

– С убийцей, по-твоему, нормально?

– Лучше, чем с дебилами в классе коррекции. Я обещал ему поучить английский. Можешь бегать и истерить, а можешь поблагодарить, что это будет бесплатно, и я не буду брать с тебя по минету за каждую пройденную тему. Кстати, я не соврал про сертификаты. Не хочешь подтянуть язык?

– Я учила в школе немецкий, – огрызаюсь я.

– Я и на немецком свободно говорю, – фыркает Исаев. – Могу позаниматься. Там тоже много видеоматериала с простыми репликами.

Хочется вцепиться зубами ему в горло, но визит опеки так меня вымотал, что даже на ругань сил не хватает. Тело ломит от усталости, а от голода кружится голова. Нужно что-то съесть, иначе я просто грохнусь в обморок.

– Он все равно будет сюда лезть, потому что ему интересно. И ты или примешь это как данность, или через пару годиков охренеешь от того, что ангелочек, которого ты держала в ежовых рукавицах ради его же блага, пойдет по наклонной.

– Вот это да, какие советы по воспитанию от уголовника.

– Похоже, тебе больше некому их давать. Кстати об этом. Ты помнишь о нашем уговоре?

Сердце пропускает удар, но я стараюсь сохранять невозмутимый вид. Хотя это сложно, когда монстр напротив внимательно рассматривает, с интересом и предвкушением, как мандарины на рынке.

– Помню, – нехотя говорю я.

– Тогда к ночи жду.

– И что помешает мне послать тебя?

– То, что я знаю номер опеки?

Я отворачиваюсь и закусываю губу, чтобы не разреветься. Исаев прекрасно понимает, что в его руках все козыри. И я. Он получит все, о чем попросит, потому что страх, что Ваньку отберут – самый сильный на свете. Но я верю, что нужно потерпеть всего несколько недель, нужно вернуть работу и проконсультироваться с юристом. Несколько недель – и мы сможем съехать, сможем начать оформлять опекунство. Мне так хочется в это верить, что тиски, сжимающие сердце, чуть слабеют.

Даже если в эти недели придется спать с Исаевым, свобода того стоит. Брат того стоит.

– И оденься как-нибудь… поэротичнее. Старшеклассницы меня не заводят.

Меня начинает бить мелкая дрожь, как будто в комнате вдруг становится холоднее. На долю секунды мы с Исаевым встречаемся взглядами, и мне кажется, в глубине его глаз мелькает что-то очень напоминающее… сочувствие? Жалость? Что-то странное, совсем ему не подходящее и очень опасное – оно создает иллюзию, что передо мной человек.

Но в этот же момент возвращается Ванька с двумя кружками чая.

– Сейчас я печенье принесу!

Он ставит кружки на стол и уносится.

– Давай, запрети ему собирать корабль, в который он влюбился, – хмыкает подонок. – Дети слабо понимают, почему взрослые друг друга боятся. Зато хорошо чувствуют, когда у них отбирают мечту.

– Ладно. Я куплю у тебя набор. Сколько?

Сколько? Ха! Отчаянная истеричка, у меня нет даже на коммуналку, я почти все потратила, чтобы создать видимость благополучия в холодильнике. И сосед, похоже, прекрасно это понимает. Его губы трогает легкая насмешка.

– Считай, что набор мне дорог как память. А воспоминания не продаются.

– Если ты…

Он смотрит так, что я мгновенно умолкаю и отшатываюсь. С нескрываемой злостью, как раненый зверь, загнанный в угол, но не потерявший бесстрашия.

– Еще раз откроешь рот в этом контексте, позвоню в опеку вне зависимости от того, насколько круто ты сосешь, ясно? Боишься, что я – маньяк, садист, педофил? Не вопрос, для блага ребенка лучше, чтобы он жил подальше от такого монстра.

– Я не…

Слова застревают в горле и так и не срываются с губ. По неведомой причине я вдруг чувствую стыд. Как будто обидела того, кого обижать не хотела. Это странное чувство в контексте Исаева, но я поспешно отвожу глаза и выдыхаю. Дрожь становится лишь сильнее, а щеки и лоб просто горят.

– Даш, можно я еще пособираю? – вернувшийся Ванька заглядывает в глаза.

– Да. Можно. Но в моем присутствии.

Мы оба смотрим на Исаева, и тот с равнодушным видом пожимает плечами.

Ванька садится обратно за стол, а я с ногами забираюсь на диван и беру чай. Кружка обжигающе горячая, но почему-то теплее мне не становится.

Вадим

Я оказался в тупиковой ситуации, из которой нет выхода. Или я его не вижу. А может, не хочу видеть. Скорее всего, последнее.