Читаем Монстры полностью

Но, бывало, он умирал и неожиданно, так что стоило ему немалого труда оправиться и, как ни в чем не бывало, продолжать начатое

* * *

Но иногда умирание было столь серьезным и значительным, что он возвращался к привычной рутине через продолжительный промежуток времени, совершенно все позабыв и утеряв все навыки. Все уже успели позабыть его. Появлялись даже некоторые и вовсе его не помнившие

* * *

Когда же он окончательно умер, то его усилия по возвращении к порученному делу вряд ли могут быть здесь названы и описаны в привычных терминах героичности – этому нет названия

* * *

Я умирал рядом с ним и видел, что наши умирания несравнимы, даже при возможном сравнении и уподоблении друг другу привычных обстоятельств и заведенных трудовых рутин

* * *

Я сравнивал его с собой и понимал, что в случае крайней необходимости мне вряд ли удастся повторить его опыт

* * *

Он, улыбаясь, говорил мне: – Все дело не в тебе, или во мне. Все, что потребно, будет само. Придет в самый момент Смерти. Способы и особенности будут адекватны ее особенностям.

– Ну да… – отвечал я неопределенно и с некоторым сомнением

Трансценденция

1997

Предуведомление

Вот в московском метро на эскалаторе молодая, моложавая женщина элегантно одетая склоняется к подобной же подружке, стоящей ступенечкой ниже и произносит той на ухо, но достаточно громко, чтобы быть мной услышанной: Я сделала все по твоему совету, но горечь все-таки осталась! И я замер. И вдруг как гром, как ослепительный свет раздается ответ той, нижней: А ты, наверное, укроп забыла положить! – вот вам ТРАНСЦЕНДЕНЦИЯ!

А вы: Трансцендееенция.

* * *

Меня настигает известие о странной катастрофе где-то вдали на нашей планете, я неопределенно хмыкаю, и определяю себе потерю чувствительности, обозначая ее индексом Т

* * *

До меня доходят слухи о возможной сдаче Константинополя туркам, но я даже не повожу бровью, и определяю себе историко-соматическую амнезию и обозначаю ее индексом Р

* * *

Приходят мысли о гниении внутри какой-то очень удаленной части моего собственного организма, но реакция абсолютно нулевая, я определяю себе уровень замерзания нравственно-эмоциональной сферы и подвожу все это под индекс А

* * *

Вспоминаю свое детство среди зеленых клейких весенних подмосковных листочков и чувствую один-единственный толчок в области сердца, радуюсь хотя бы минимальности реакции и обозначаю индексом Н

* * *

Сижу у постели кончающейся любимой кошки, гляжу на заволакивающиеся смертной пленкой ее раскосые глаза и пожевываю губами, узнавая обычную привычку имитировать чувства под индексом С

* * *

Отслеживаю назад приведенные примеры, понимаю очень низкий, почти отсутствующий уровень эмоциональности, выставляю ему индекс Ц, и получаю общую картину – ТРАНСЦ

* * *

Долетают странные картинки моего внутриутробного существования, заставляющие меня с премногой печалью констатировать почти полнейшее умирание столь привычной сферы человеческих проявлений как теплота, ласковость, тихость ожидания и почти с досадой обозначаю это индексом Е

* * *

Бродя по улице, почти упираюсь в чьи-то оторванные руки-ноги, выброшенные из чьего-то чрева скользкие блестящие внутренности и никак не отметив даже это в своем сознании, прохожу мимо, задумавшись и огорчаясь собою, проставляя индекс Н

* * *

Вообще как будто ничего не вижу и не слышу, даже имея шанс заглянуть за мантию земной коры, но с досадой даже отворачиваюсь от этого предложения; оглядываюсь на себя, понимая это почти как уровень уже антропологической деградации под индексом Д

* * *

Воспроизводится картина того же внутриутробного существования, чуть сдвинутая в предшествующие зачатию моменты, реакция та же самая, соответственно и индекс проставляется тот же самый – Е

* * *

Опять, бродя по улицам Москвы, натыкаюсь на выброшенные кем-то руки, ноги, внутренности, но уже другие, возможно, другие, но реакция, несмотря на прошествие достаточного количества времени, – лет так 30–40 – та же самая, и, собственно, воспроизводится тот же самый индекс – Н

* * *

Опять-таки, просматривая назад всю эту жизненно-клиническую картину, не нахожу разницы, по сравнению с первым обзором начальной картины, обнаруживаю почти полнейшую непроявленность нравственного, эмоционального, социального и профессионального уровней, оставляя в стороне оценку интеллектуального уровня, ставлю индекс Ц, получая соответственно ЕНДЕНЦ

* * *

Некое шевеление в груди и пощипывание в глазах при виде сырокопченой колбасы и плавленого сырка, что заставляет меня все-таки не полностью разувериться в собственных витальных потенциях и позволяет обозначить индексом И

* * *

Перейти на страницу:

Все книги серии Пригов Д.А. Собрание сочинений в 5 томах

Монады
Монады

«Монады» – один из пяти томов «неполного собрания сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), ярчайшего представителя поэтического андеграунда 1970–1980-x и художественного лидера актуального искусства в 1990–2000-е, основоположника концептуализма в литературе, лауреата множества международных литературных премий. Не только поэт, романист, драматург, но и художник, акционист, теоретик искусства – Пригов не зря предпочитал ироническое самоопределение «деятель культуры». Охватывая творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», том включает как уже классические тексты, так и новые публикации из оставшегося после смерти Пригова громадного архива.Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия / Стихи и поэзия
Москва
Москва

«Москва» продолжает «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), начатое томом «Монады». В томе представлена наиболее полная подборка произведений Пригова, связанных с деконструкцией советских идеологических мифов. В него входят не только знаменитые циклы, объединенные образом Милицанера, но и «Исторические и героические песни», «Культурные песни», «Элегические песни», «Москва и москвичи», «Образ Рейгана в советской литературе», десять Азбук, «Совы» (советские тексты), пьеса «Я играю на гармошке», а также «Обращения к гражданам» – листовки, которые Пригов расклеивал на улицах Москвы в 1986—87 годах (и за которые он был арестован). Наряду с известными произведениями в том включены ранее не публиковавшиеся циклы, в том числе ранние (доконцептуалистские) стихотворения Пригова и целый ряд текстов, объединенных сюжетом прорастания стихов сквозь прозу жизни и прозы сквозь стихотворную ткань. Завершает том мемуарно-фантасмагорический роман «Живите в Москве».Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Монстры
Монстры

«Монстры» продолжают «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007). В этот том включены произведения Пригова, представляющие его оригинальный «теологический проект». Теология Пригова, в равной мере пародийно-комическая и серьезная, предполагает процесс обретения универсального равновесия путем упразднения различий между трансцендентным и повседневным, божественным и дьявольским, человеческим и звериным. Центральной категорией в этом проекте стала категория чудовищного, возникающая в результате совмещения метафизически противоположных состояний. Воплощенная в мотиве монстра, эта тема объединяет различные направления приговских художественно-философских экспериментов: от поэтических изысканий в области «новой антропологии» до «апофатической катафатики» (приговской версии негативного богословия), от размышлений о метафизике творчества до описания монстров истории и властной идеологии, от «Тараканомахии», квазиэпического описания домашней войны с тараканами, до самого крупного и самого сложного прозаического произведения Пригова – романа «Ренат и Дракон». Как и другие тома собрания, «Монстры» включают не только известные читателю, но не публиковавшиеся ранее произведения Пригова, сохранившиеся в домашнем архиве. Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия