Монстры

Ренат не работает. Я давно его не видел. Равнодушный он какой-то стал. Жена его занимается недвижимостью. Неплохо зарабатывает. Решительная и жестковатая, она, собственно, и содержит семью. Рассчитывает бюджет. Сама все покупает и устраивает. Уводит ребенка в детский сад, забирает, приводит домой, кормит, моет, книжки читает, укладывает спать. Сердится, но все сама. Причем без всякой видимой натуги. Легко и как-то даже между делом. Но периодически считает необходимым выговорить Ренату:

– Ты хоть за ребенком сходить можешь? – Ренат смотрит спокойным невникающим взглядом. Она машет рукой: – Что ты есть дома, что тебя нет. – Вспыхивает и уходит. Но ведь сама выходила за него замуж. Никто не заставлял.

Иногда, приготовляя обед, уж и вовсе раздражается на мужа, целый день сидящего за маленьким компьютером, который сама ему и купила, дабы занять хоть чем-то. Страшно ведь смотреть, как на твоих глазах человек пропадает. Просто гибнет от безделья. Он все что-то на компьютере безумно и бессмысленно подсчитывает. Причем исключительно по ночам. Когда она утром вскакивает, поднимает ребенка и стремительно уносится в детский сад, он спит, свернувшись клубком, нелепо замотанный в одеяла и простыни прямо на самом краю достаточно широкой кровати. Вот-вот свалится. Но нет, не сваливается. Она возвращается домой, он сидит на кухне за полупустой чашкой кофе, поднимает припухшее со сна лицо и со слабой, трогательной улыбкой спрашивает:

– Что? Куда-то надо сходить?

– Ладно уж. Сама. А то только переделывать за тобой. – Она не может сердиться при виде такой почти детской невинности и беззащитности. Понятно, муж – дитя. Это ведь только у нас, на святой, бывшей святой Руси, сохранился, да, собственно, и специально вывелся и развелся в бесчисленном количестве такой тип мужчины – белокурый, иногда лысоватый, ласково улыбающийся или грубо рычащий, но ничего не могущий сотворить ясное и ощутимое ни в сфере творческой, ни в сфере социальной. Ни даже позвонить в какое-нибудь учреждение и настоять на чем-нибудь. Пусть даже на самом невинном и пустяшном – отсрочить, к примеру, платежку по телефонным счетам. Наиболее совестливые и себялюбивые обычно объясняют:

– У меня творческий кризис.

– У него творческий кризис! А творчество-то было?

– Время такое, – не смущается этот распространенный у нас тип. И в какой-то мере прав. Хотя времена всегда вот такие – ничему не способствующие, если ты сам им и себе поспособствовать не собираешься. Впрочем – пустые разговоры. Он прав, поскольку все равно ничего с собой поделать не может. Да и то, меньше работает – меньше вреда приносит.

Правда, иногда бывают даже и умельцы – карандаши там починить. Цветы, если не забудут, на окне в отсутствие хозяйки полить. Непонятно откуда вынырнувший в ботинке гвоздь с неведомо откуда взявшейся яростью заколотить. Самым неимоверным образом на шнурках и гвоздиках примастырить назад отвалившуюся под раковиной трубу, которую, впрочем, сами же по неловкости и своротили. Невероятно бывают, вернее, бывали начитаны и дико изощрены порой, но немного по-стародавнему. Во всяких там метафизических исчислениях сведущи. Типа: две мегасущности при пяти необрубленных энергетических хвостах могут перекачать более трети всей космической мощности. Куда перекачать? Какие хвосты? Ну как с эдакими вот в наше новое, обновленное общество?! В Европу! В рынок! Да просто – в современную энергичную семью.

Один подобный встретился мне в Болгарии. В центральном сквере Софии. На травке. Поэт, как мне его отрекомендовали. Бывший, правда. Сейчас бомж. Спал в мавзолее болгарского великого вождя Димитрова в тот краткий промежуток, когда сей бывший великий болгарский вождь стал никому не нужен. Но не до такой степени, как впоследствии, когда лет через семь и вовсе взорвали самый мавзолей. В связи с этим вандалистским актом наш поэт лишился жилья и переместился под открытое небо.