Читаем Монстры полностью

– Не напрягайся. – Ренат давно уже расслаблен и не напряжен. Хотя подтянут и в меру спортивен. Легкая седина тронула его виски, что только придает дополнительный мужской шарм. Он откидывается на стуле и снисходительно посматривает на заученно и нудно назидательную сестру. Нынче он сам уже почти что поучает ее, сухонькую и состарившуюся. – Мне теперь масса не нужна. Раньше нужна была. А сейчас нет. – И улыбается. Он уже объездил полсвета или даже весь свет. В тот же самый Будапешт заезжал, но в такой спешке и занятости, что сестру не успел и навестить. Даже позвонить. Что ему нынче провинциальная русско-венгерско-татарская сестра?

– Не нужно? – сестра с недоверием осматривает его. В ее представлении она все еще старшая и имеет некие права на брата.

– Времена другие. Что ты все про старое да про старое! – отмахивается он от нее.

Сестра долго смотрит на него. Она не расстроена, но только сосредоточена. Сузив глаза, замолкает. Уезжает к себе, где живет странной одинокой вдовьей жизнью, неведомо чем занимаясь. Даже Ренат не знает. Да он, собственно, никогда не знал и не интересовался.

Временами, правда, Ренат неожиданно исчезает из дома на несколько дней. Загуливает. Но жена не в претензии. Она вполне современная женщина. У нее самой полно дел, контрактов, контактов деловых и неделовых, в которые тоже не обязательно посвящать мужа. Он возвращается хмурый, но выбритый, аккуратный и пахнет приемлемыми, нет, нет, не женскими, а вполне мужскими парфюмами – он цивилизован.

У них кухарка и горничная. И женщина, за детьми присматривающая. И девушка-студентка, по воскресным дням и праздникам ее подменяющая. На ночь остающаяся, если Ренату и жене на какое-нибудь позднее мероприятие отправиться случится, что бывает, кстати, нередко. И шофер. Два шофера. В смену. Про охранников не знаю. Вполне возможно, и они наличествуют в должном количестве.

К тому же стал Ренат дико популярен среди всевозможных уфологов, посвященных Лиге пятого измерения, Мирового Сообщества Проникающих и прочих любителей и ревнителей неординарного. К его собственному смущению, в нем признали гиперконтактера, даже супер чэннел-инсайдера. Ему навручали немыслимое количество всевозможных дипломов и грамот самых немыслимых академий и псевдонаучных сообществ. Ну, для кого они псевдо, а для кого – самые что ни на есть научные и продвинутые.

– Я нынче что-то вроде гуманоида! – посмеиваясь, не без кокетства сообщал Ренат.

– И ты веришь в это?

– Важно, чтобы они верили, – отмахивается он.

Естественно, как и во всяком деле, столь неоднозначном и болезненном, полно недоброжелателей. Даже просто врагов. И среди коллег. Среди коллег-то как раз особенно много. Где, скажем, соберутся двое – там уже и ворчание. Ядовитые замечания.

– Гуру, блядь, – говорит вполне солидного вида чернявый человек серьезного уже возраста, покрытый густой бородой, но с проплешиной. Он авторитетный и уважаемый. Сейчас, у себя дома в присутствии старого друга, естественно, расслабился. В каком-то застиранном тренировочном костюме. Водочку поглатывает. Пивком лакирует. Тяжело уже смотрит на друга. Тот тоже в летах, но держится более прямо и цивилизованно. При галстуке. Правда, распущенном, ослабленном. При расстегнутых двух верхних пуговицах белоснежной рубашки. А и то – глава какой-то важной фирмы.

– Мистик, блядь. Никакого уже понятия о материалистических философских основаниях.

– Да, – неопределенно отвечает сотоварищ и задумчиво опрокидывает в широко распахнутое горло стаканчик белой жидкости. Плотно ставит стакан на стол. Пошаривает вилкой по широкой тарелке, стоящей посреди большого деревянного кухонного стола, уставленного уже пустыми бутылками и использованными тарелками. Отставляет это пустое занятие и попросту берет двумя крупными пальцами капающий тяжелыми редкими каплями соленый огурец. – Что он тебе дался? Нынче их вон сколько, блядей, развелось. На всех внимание и обращать?

– Да ты подумай, Николай! Ведь это они тут все порушили. Государство к ебаной матери разнесли. А какое государство было, Николай! Какое государство!

– Ну, было. А чего тебе государство-то? – неожиданно резко и цинично вопрошает Николай.

– Как, чего государство?! Как, чего государство! – вскипает хозяин. – И для тебя уж великое государство ничего не значит? Дожили.

– Почему же? Государство – великое дело! – вальяжно, но как-то уж очень безэмоционально подтверждает приятель.

– А для этих – ничего святого! – сокрушается хозяин. – Вон, в соседней лаборатории черт-те что. А Ренат-то этот среди них и основной. Мои ребята тоже туда нос воротят. Все бы им полегче да посмутнее! Там и денежки иностранные.

– Ну и пусть, – примиряюще, а скорее безразлично отвечает Николай.

– Как, ну и пусть! Как, ну и пусть! – горячится чернявый. Всем теперь уже все – ну и пусть! По твоему старому ведомству ты уж – ой как! – хорошо должен знать их.

– Я этими не занимался, – лениво ковыряется вилкой в своей тарелке Николай, несколько досадливо пережидая взрывы пьяного пафоса старого товарища.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пригов Д.А. Собрание сочинений в 5 томах

Монады
Монады

«Монады» – один из пяти томов «неполного собрания сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), ярчайшего представителя поэтического андеграунда 1970–1980-x и художественного лидера актуального искусства в 1990–2000-е, основоположника концептуализма в литературе, лауреата множества международных литературных премий. Не только поэт, романист, драматург, но и художник, акционист, теоретик искусства – Пригов не зря предпочитал ироническое самоопределение «деятель культуры». Охватывая творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», том включает как уже классические тексты, так и новые публикации из оставшегося после смерти Пригова громадного архива.Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия / Стихи и поэзия
Москва
Москва

«Москва» продолжает «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), начатое томом «Монады». В томе представлена наиболее полная подборка произведений Пригова, связанных с деконструкцией советских идеологических мифов. В него входят не только знаменитые циклы, объединенные образом Милицанера, но и «Исторические и героические песни», «Культурные песни», «Элегические песни», «Москва и москвичи», «Образ Рейгана в советской литературе», десять Азбук, «Совы» (советские тексты), пьеса «Я играю на гармошке», а также «Обращения к гражданам» – листовки, которые Пригов расклеивал на улицах Москвы в 1986—87 годах (и за которые он был арестован). Наряду с известными произведениями в том включены ранее не публиковавшиеся циклы, в том числе ранние (доконцептуалистские) стихотворения Пригова и целый ряд текстов, объединенных сюжетом прорастания стихов сквозь прозу жизни и прозы сквозь стихотворную ткань. Завершает том мемуарно-фантасмагорический роман «Живите в Москве».Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Монстры
Монстры

«Монстры» продолжают «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007). В этот том включены произведения Пригова, представляющие его оригинальный «теологический проект». Теология Пригова, в равной мере пародийно-комическая и серьезная, предполагает процесс обретения универсального равновесия путем упразднения различий между трансцендентным и повседневным, божественным и дьявольским, человеческим и звериным. Центральной категорией в этом проекте стала категория чудовищного, возникающая в результате совмещения метафизически противоположных состояний. Воплощенная в мотиве монстра, эта тема объединяет различные направления приговских художественно-философских экспериментов: от поэтических изысканий в области «новой антропологии» до «апофатической катафатики» (приговской версии негативного богословия), от размышлений о метафизике творчества до описания монстров истории и властной идеологии, от «Тараканомахии», квазиэпического описания домашней войны с тараканами, до самого крупного и самого сложного прозаического произведения Пригова – романа «Ренат и Дракон». Как и другие тома собрания, «Монстры» включают не только известные читателю, но не публиковавшиеся ранее произведения Пригова, сохранившиеся в домашнем архиве. Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия