Монстры

Ренат брал себе в ум эту Мартину фразу, тяжело ворочал ее, как огромную чугунную материализованную оглоблю. Она никуда не вмещалась. Опять его начинало закручивать по часовой стрелке. В то же самое время по-петушиному вытянутая шея вместе с головой вдоль узкого ускользающего желоба закручивалась против часовой стрелки. Так вот расслаиваясь, он скользил какое-то время, пока опять не терял нити слежения и пребывания в этом мире. Вверху на трудно определяемой высоте и в трудно определяемом направлении промелькивали какие-то вытянутые вдоль вектора своего движения целенаправленные фигуры. Они переговаривались, но понять Ренат ничего не мог. Только разбирал отдельные «скорее» и «холм». И стремительно уносились прочь по касательной огромного вздувшегося внутри Рената напряженного пространства.

Потом, придя в себя, ощущал прохладные прикосновения многих уклончивых рук. Хотя, почему многих – четырех. Сестры омывали его, попутно касаясь своей гладкой прохладной кожей. Затем раздевались. Сваливали тонкую одежду невысокой горкой около его кровати. Приподнимали толстое одеяло и бросались в жар пылающей Ренатовой пещеры. Его опять охватывала крупная, прямо лошадиная дрожь от прикосновения к истончавшей и мучительно чувствительной коже их матовой мягкой прохлады. Он даже будто бы бросался бежать. Они прижимали его к себе, оплетали ногами и руками. Он бился, бился и стихал.

– Ну, Ренатик, Ренатик! – шептали они прямо в его уши. – Ну, потерпи, – прохладные ладони покрывали его пылающий лоб, медленно умеряя полыхание. Сестры изредка высовывали руки из-под одеяла, стряхивая на пол сгустки жара. Они виделись как большие золотые шары, наподобие крупных астр. Влажный воздух вскипал белыми клубами пара и по тонким линиям еле ощущаемых сквознячков устремлялся в щели неплотного строения наружу.

– Вот и хорошо. Вот и хорошо, – как заклинания шептали два серебристых голоса. Ему, действительно, становилось лучше. Сестры плотнее прижались к Ренату и разом замерли. И, как показалось, просочились внутрь.

– Мы пошли, – прошептали они, выскальзывая из-под одеяла.

Он заснул и проспал примерно двое суток. Когда открыл глаза, было светло и прохладно. Он попытался приподняться, но тут же обессиленный рухнул на подушку. Подождал, подготовился и медленно поднялся на локтях. Голова кружилась. Слабость тяжелой прохладной водой налила все его тело. Изба была пуста, но чисто прибрана.

– Марта, – позвал он. Никто не откликнулся.

Снова уснул. Под вечер уже в достаточно густых сумерках в избу вошла плотная женская фигура. Застыла посреди комнаты и смутно темнела на фоне слабо освещенного окна. Ренат следил за ней. Она не обращала на него внимания. Тяжело ступая по скрипящим половицам, бродила из угла в угол, будто отыскивая что-то или приглядывая за чем-то.

– Марта, – позвал Ренат. Никто не отозвался. Застыв в темном непроглядываемом углу, словно о чем-то тяжело задумавшись или решая что-то непомерно важное, неразрешимое, она качалась из стороны в сторону. Затем вышла. Ренат снова заснул.

Наутро, открыв глаза, он увидел уже Марту, сидящую за столом.

– Кто это был? – спросил Ренат.

– Ты о ком?

– Какая-то баба тут бродила.

– Откуда мне знать, какие бабы ходят к тебе в мое отсутствие, – отвечала она с неким шутливым неудовольствием.

– А сестры?

– Понятно. Тебе только сестер не хватает. Тебе их вечно не хватает. – Она шумно встала из-за стола, взяла тарелку и вышла на крыльцо. Послышалось позвякивание рукомойника, прикрепленного к наружной стенке крыльца. Ренат лежал, глядя в потолок, пытаясь припомнить. Но мысли мгновенно ускальзывали от него. Правда, теперь нисколько не вовлекая его в свое стремительное улетание.

Ренат поглядывал на бессмысленные часы. Он стал даже сомневаться – а было ли? Действительно ли в пустынной лаборатории он так долго и мучительно разговаривал с Николаем? Подымавшаяся за спиной вода достигла почти уровня гранитного ограждения. Под легкими налетаниями ветра она мелкими извилистыми струйками перехлестывала парапет и проливалась на тротуар. Матерчатая куртка на спине, в которой Ренат стоял, прижавшись к парапету, уже промокла. Промокли и ботинки. Надо было уходить. Но в то же самое время уходить было нельзя. И он не уходил.

На том и завершилось.

Т

Какая-то пропущенная глава ближе к началу какого-нибудь повествования