Монстры

Ленька, помнится, в прошлом году и самого Ваську почти поколотил, когда они стыкнулись из-за Ленькиной собаки, которая, кстати, лежала тут же, тяжело и часто дыша, свесив огромный розовый язык.

– Я ему накостылял, – заносчиво говорил Васька.

– Нет, это я ему, – опровергал Ленька с угрюмой убедительностью, заставлявшей верить именно ему. Никто не осмеливался выразить свое согласие открыто, но упорное всеобщее молчание служило определенным знаком его нравственной победы. В делах же ученых он и вовсе был авторитет. Ленькин старший брат работал слесарем-инструментальщиком на военном заводе в городке напротив, через речку. Там он и жил в небольшом домике с участком. При доме был сколочен из всяческого подсобного материала неказистый гараж, в котором располагались разнообразные инструменты, детали и запчасти, из коих должен был в результате, в идее, когда-нибудь возникнуть частный собственный автомобиль. В мастерскую допускался и Ленька. Обычно, пересекая по камешкам речку в узком и неглубоком месте, он навещал брата. В основном после посещения стадиона, куда вместе со всеми бегал на воскресные матчи местного обожаемого Спартака. В Спартаке играли городские и посадские кумиры. К примеру, Жека Васильев со страшным, смертельным ударом с левой ноги. Старожилы припоминали, как он с пенальти убил вратаря вражеской команды. Гола, правда, не забил. Но вратаря, взявшего насмерть (в буквальном смысле) его чудовищный удар, бездыханным унесли с поля. Старожилы помнят. Улыбаясь, покачивают седыми головами, исполненные гордости соучастников и сопричастников того великого события. Правда, скорее всего, это был другой Жека, великий Жека, отец Жеки нынешнего, или дальний его предок, тоже Жека. Нынешний Жека (тоже не менее великий) вполне еще в несолидном возрасте бегал, на радость болельщикам и нашим ребятишкам, по ярко-зеленому, не испорченному топотом многочисленных нынешних профессиональных корыстолюбивых спортсменов, праздничному газону городка. А тогда ихние ребята обещались страшно отомстить предыдущему Жеке. Но обошлось. Обошлось. Да и не виноват он был, по сути дела. Игра такая. Профессия такая. Такая жизнь. Это все в городе знали. Тут возражать или допытываться до истины не было смысла. Да и какая такая другая истина или правда могла обнаружиться?!

Ленька лично знал некоторых из футбольных героев, так как брат его тоже играл в команде, составленной в основном из рабочих единственного в городке завода. Брат же был вызываем одинокой матерью Леньки после возвращения того из очередного беспамятного побега. Молча входил в тесноватую и темноватую комнату Леньки. Оглядывался. Останавливал взгляд на сжавшемся, но неодолимом в своем странном и бесполезном упорстве младшем брате. Выдергивал из темно-серых обвисших брюк широкий ремень и молча стегал Леньку по чему попало. Ленька молчал. Брат тоже молчал. Оба молчали. Ленька сопел. Брат же еле слышно покрякивал вслед очередному редкому, но болезненному удару. Потом говорил:

– Понял? Мать уважать надо.

– Угу, – кивал Ленька, застегивая штаны. И так до следующего раза.

Так что ему было дозволено иметь свое мнение.

– Пошел ты врать.

– А вот и не вру, а вот и не вру, – зашелся от обиды Федя, почти прижимаясь к Ваське, принявшему Ленькин вызов.

– Почему это врет? Дай человеку договорить.

– Вот и не вру! Вот и не вру! Тетка рассказывала. Она тоже в городе работает. Работала. В одном цеху с Жекой. И с Толяном Смирновым. Вон, когда Колькина тетка Поля с молокофермы померла, так все холодные, когда помирают, а она вся разогрелась. Ее обливают, а вода на ней кипит прямо. Мужики воду ведрами таскали. Упарились. А однажды, когда живая была, прямо посреди молокофермы загорелась. Сама. Стояла, стояла и загорелась. Полфермы сгорело. И коров подохло – ужас. Ее судить хотели, а потом простили. Она же не виновата. Сама по себе загорелась. Потому что у нее энергии. – На слове «энергии» все не то чтобы уважительно, но как-то повнимательнее глянули на него и полностью поворотили к нему свои настороженные лица. – Вот. А как ее охладили, говорят, тайно куда-то в город увезли. Исследовали, из чего состоит. Потом сожгли в тамошнем криватории, чтобы никто не знал. И воду, которой поливали, куда-то увезли. Корову одну попоили, так ее прямо разорвало на части. Вот. А ты говоришь.

– Крематории, – поправил Димка.

– Чего?

– Не криваторий, а крематорий.

– А при чем здесь холодный человек? – не унимался Ленька.

– Когда он подходит к воде, – неожиданно вступил в разговор Димка, – все холодные частицы к нему тянутся. Своего чуют.

Никто не осмелился возразить.

– И что? – спросил, затягиваясь остатком изжеванной папиросы, Васька, прищурив левый глаз от разъедавшего дыма.

– А то, что вот ты, Васька, к воде подходишь: – снова начал Федя, но Васька остановил его рукой.

– Да, подходишь, – продолжил за него Димка, – и ничего. Все тихо. Потому что ты в принципе теплый.

– Ну, а ты подойдешь? – осторожно спросил Васька.

– Посмотреть надо, – как-то безразлично даже отвечал Димка.