Монстры

– Понятно, понятно. Возле гарема. Понятно. Тебе-то там можно, а нам нельзя. Давай держаться все-таки христианского ареала. Оно вернее будет.

– Тогда там же, но пораньше.

– А-ааа. Сразу за Софией? В садах. Да? Как раз возле Святой Ирины.

– Все помните.

– А как же? И это вот помнить буду.

И я бывал примерно в тех же местах. В соседних. Недалеко. Был свирепо разъедаем древними солями Мертвого, абсолютно мертвого моря. Все мои, не замечаемые до той поры, раны и порезы буквально вскипали от небывалой, прорезающей насквозь, яркой и мучительной боли. Как самоотдельные существа, врассыпную бросались бежать в различнейших направлениях. Но каждая с неизбежностью утыкалась в некую беседующую пару. Вернее, в одного из них – белого, спокойного и прохладного. И успокаивались. Усмирялись. С повинной возвращались к месту своей приписки. Месту временного подчинения мне на период своей коллективной жизни в заданных сложно строенных и агрегатных пределах. Возвращались назад вполне умиротворенные, смиренные, мной даже и не замечаемые.

Да не только море, все окрестности там мертвые. Я бродил среди сухих развалин строений и обиталищ Кумранской общины, ныне заселенных безумным количеством свирепых тарантулов и скорпионов. Блуждал, все время оглядываясь и опасаясь. А когда находил их, то взглядывал им прямо в глаза. Они стыдливо, с кривой усмешкой, не предвещавшей, впрочем, ничего хорошего, отворачивались, не выдерживая взгляда существа, прошедшего испытания Мертвым морем.

А то являлись в полный рост отвратительные, ужасные, разевающие суховатые мощные безумные челюсти, усеянные бесчисленным количеством, мириадами крючковатых шипообразных перекрещивающихся блестящих зубов с отдельной вишневого цвета темно-поблескивающей капелькой яда на каждом. Огромные толстые редкие волосины яростно, почти со скрежетанием, вырывались из нелепых сочленений костообразных членов, придавая им подобие уснащенных шевелящимися антеннами обитателей иных устрашающих миров. Один вид их был неминуемо гибелен для обычного антропоморфного существа.

Далее можно и не продолжать.

Ъ

Немалый отрывок из какого-либо достаточно длинного повествования

– Ахх-ха-ха! – восклицал Семен Николаевич, чуть приседая на немолодых уже, неверных и подрагивающих в коленках ногах. Ренат сидел мрачный и напряженный, прижавшись к прямой и жесткой спинке голого стула.

– А я-то думал, чем у вас тут у метафизиков таким-сяким занимаются! Что у вас эдакое неземное происходит? Оказывается, наша обычная российская, так сказать, метафизика прямого действия! Хе-хе! Выпиваем, значит, – бормотал он быстрым булькающим голосом, быстро оглядываясь в поисках компрометирующих следов потребления алкоголя. – Не обнаружил.

Ренат недовольно передернул плечами. Лицо его приняло презрительное, высокомерное и одновременно страдальческое выражение.

– Ладно, Семен. Хватит. Иди. У нас там не выключено, – прервал его тираду высокий и жесткий Николай.

Пожилой, в годах, Семен Николаевич без обиды, легко и неамбициозно воспринял этот почти приказ достаточно молодого коллеги. Очевидно, подобное было в порядке вещей. Подмигнул Ренату.

– Слушаюсь! – произнес он громко. – Ваше высокопревосходительство, гражданин научный начальник! – и достаточно мешковато, имитируя армейский поворот через левое плечо, покинул помещение, тихо прикрыв за собой дверь.

– А ведь он, Ренат, – Николай повернулся к Ренату, сделал паузу и завершил: – Отчасти прав. Даже по большей части. Ты никак не станешь ученым. Не знаю, большая ли заслуга стать им. Но просто это вещь вполне определенная и жесткая. И скучная. Уж прости, – медлительно и почти яростно выговаривал Николай.

Дверь снова отворилась. Показался тот же самый неугомонный Семен Николаевич. Он уже был в неопределенного цвета и покроя пальто, с раздувшимся, протертым до белизны, кожаным портфелем под мышкой. Банально серьезный и не обращающий никакого внимания на Рената.

– Николай, завтра в полвосьмого.

– Помню, помню. – Семен Николаевич исчез, неслышно притворив дверь. – Понимаешь, – снова обратился Николай к Ренату, – это разные, даже прямо противоположные способы мышления и апроприации реальности. Ну, насколько я понимаю. Насколько это принято у нас, в научном, так сказать, сообществе. Послушай себя – ты ведь сразу, прямо-таки с любого второго слова в чистую метафизику бросаешься. Понимаешь, ме-та-фи-зи-ку! – проскандировал он почти как стихи.

– Чего уж тут понимать? – нехотя отозвался Ренат. – Да ты сам не меньший метафизик. Все метафизики. Просто замаскированные, для собственной безопасности и безответственности. – Видимо, подобного рода разговор между ними был далеко не первый. Да и не второй. Так же как и набившие оскомину, приводимые Николаем мало что разъясняющие примеры, а Ренатом неубедительные возражения. Веяло рутиной и скукой. Конечно, конечно, если бы у Рената был под рукой кто-то другой, он не стал бы обращаться к Николаю.