Монстры у порога. Дракула, Франкенштейн, Вий и другие литературные чудовища

Только во второй половине XVIII века, уже на излете Просвещения, когда ведущие умы Европы пришли к выводу, что разум и рациональность не исчерпывают натуру и природу человека, начал постепенно возникать и крепнуть интерес к своеобразию каждой культуры. Произошло это сначала в Великобритании и Германии. Британцы обратились к древним сказаниям, и шотландский поэт Джеймс Макферсон в 1760 году даже выдал свой сборник «Поэмы Оссиана» за древний кельтский эпос. В Германии же философ Иоганн Готфрид Гердер настоятельно рекомендовал всем писателям срочно начать собирать и изучать песни народов мира. Наступала зародившаяся в Германии новая эпоха, которая получила название «романтической» и достигла своего пика в период с 1800 по 1850 год.

Вот тогда-то, собственно, у европейских интеллектуалов и писателей созрела необходимость и даже жажда познать все потустороннее, странное и загадочное. Первое предвестие, как часто бывает, прозвучало задолго до рассвета. В 1748 году малоизвестный поэт и юрист, друг великого немецкого писателя и критика Готхольда Эфраима Лессинга, Генрих Август Оссенфельдер напечатал в лейпцигском журнале «Исследователь природы» (Naturforscher) небольшое стихотворение без названия. Вот оно:

Моя красотка верит
Упорно, твердо, крепко
Всем строгим наставленьям
От матушки-святоши;
Так верят по-гайдуцки
На побережье Тиссы
В убийственных вампиров.
Ну погоди, Христина!
Любить меня не хочешь –
Так будет месть ужасна:
Токайского напьюсь я
Да сделаюсь вампиром;
Пока ты сладко дремлешь,
Твой свежий пурпур с щечек
Я высосу внезапно.
Ох, как перепугает
Тебя мое лобзанье,
Мой поцелуй вампирский!
Когда ты содрогнешься,
Опустишься в объятья
Ко мне, мертва как будто,
То я спрошу: не лучше ль
Моим урокам верить,
Чем матушкиным басням?

[4]

Позднее его назвали «Вампир». Это стихотворение, написанное от лица страстно влюбленного в девушку мужчины, впервые в мировой литературе сделало вампира не объектом медицинского отчета, а ярким художественным образом.

Обратите внимание на географию и топонимику: лирический герой сравнивает покорность своей возлюбленной Христины с крепкой верой в вампиров гайдуков (это военный чин) с берегов балканской реки Тиссы. И герой в своих фантазиях находит способ, как заставить себе повиноваться. Он мечтает обратиться в вампира (напившись токайского, то есть венгерского, вина), высосать жизненную силу Христины и тем самым поработить ее волю и сделать покорной.

В сухом остатке: Оссенфельдер гениально переключил режим, поместив в центр лирической зарисовки любовь и плотскую страсть. Кажется, что вампир порабощает только женщин, которых он якобы любит, но на самом деле он ими питается. Этот мотив, как мы увидим, станет преобладающим в литературе. Оно и понятно: литературное воображение во все времена в разных формах обращается в первую очередь к относительно вечным человеческим чувствам, среди которых страсть и любовь занимают одни из первых мест.

Любовную тематику соединяет с вампирской и Гёте, когда в 1797 году публикует знаменитую балладу «Коринфская невеста». Ее действие происходит в первые века христианства в греческом Коринфе. Девушка и юноша должны были пожениться по воле своих родителей, но семья невесты приняла христианство, а жених по-прежнему поклоняется языческим богам. Девушка, обещанная своей матерью из-за тяжелой болезни Христу, увядает и говорит юноше, что им не суждено быть вместе. В конце баллады в словах невесты внезапно звучит вампирский мотив:

Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
И, покончив с ним,
Я пойду к другим, –
Я должна идти за жизнью вновь!

[5]

Из финала непонятно, остался ли жив юноша, или мать невесты по ее просьбе разожгла костер, в который девушка хотела броситься, утянув за собой жениха. Так или иначе, в истории мировых монстров Гёте отметился не только Мефистофелем и гомункулом, но и первым литературным образом женщины-как-бы-вампирши.

Был ли Байрон вампиром?