Монстры у порога. Дракула, Франкенштейн, Вий и другие литературные чудовища

Тем не менее среди величайших реалистов все же нашелся один – Иван Сергеевич Тургенев, который создал целый цикл таинственных повестей с мистическими налетом. Одна из первых – повесть «Призраки» (1864). В ней появляется странный призрак женщины, называющей себя Эллис. «Кто такая Эллис?» – задается вопросом герой после ее исчезновения. И отвечает: «Это была женщина с маленьким нерусским лицом. Иссера-беловатое, полупрозрачное, с едва означенными тенями, оно напоминало фигуры на алебастровой, изнутри освещенной вазе – и опять показалось мне знакомым». Она приходила к герою каждую ночь, звала его и просила произнести слова «возьми меня». Он говорил, и она переносила его в Париж, на остров Уайт, в эпоху бунта Стеньки Разина, в Древний Рим. Ничего страшного. В конце повести герой резюмирует: «Что такое Эллис в самом деле? Привидение, скитающаяся душа, злой дух, сильфида, вампир, наконец? Иногда мне опять казалось, что Эллис – женщина, которую я когда-то знал».

В общем, непонятно, что или кто она. Никакой монструозности в ее описании, конечно, нет – лишь один-единственный намек на вампиризм Эллис, но без всякого серьезного развития этого мотива. Эллис не столько угрожает ему, сколько является его проводницей в потусторонний мир. С героем все нормально, с ним ничего трагического не происходит, он возвращается к жизни, никто не сосет его кровь или жизненную силу. Так что, конечно, будет неправомерно рекомендовать «Призраки» для чтения в качестве настоящего готического и тем более вампирского произведения. Вот такую картину я подобрал в качестве иллюстрации к тому, в каком виде герою повести являлась Эллис:

Аксель Вальдемар Йоханнессен. Ночь (1920).

Wikimedia Commons

Ренессанс начала XX века

Лишь в сумерках XIX столетия, на заре русского Серебряного века, возродился интерес к мистике, оккультизму, потустороннему миру. Вампиры и прочая нечисть не заставили себя долго ждать. Причем более страшные. В 1895 году выходит повесть Александра Амфитеатрова «Киммерийская болезнь», в которой на русской сцене дебютирует Ламия – женщина-вампир, наподобие Кармиллы из одноименной повести Шеридана Ле Фаню. В древнегреческой мифологии это существо женского пола, которое может пожирать собственных детей и высасывать жизнь их душ. Ниже вы можете увидеть весьма чувственное изображение Ламии на гравюре Франческо Бартолоцци.

Ламия. Гравюра Франческо Бартолоцци по картине Джованни Батисты Киприани. 1786.

Albertina, Wien

Ламия у Амфитеатрова представлена, напротив, без всякого флера, максимально приземленно – в виде домработницы Анны Перфильевой, которая переходит от одного хозяина к другому, вступает с ними в сексуальную связь и выпивает постепенно их кровь или сводит с ума. Один из хозяев в конце концов оказывается в сумасшедшем доме. Хочется сказать: «Хорошо, что хотя бы живой».

После Амфитеатрова вампирши начали размножаться. В 1909 году известный русский писатель-символист Федор Сологуб представил на суд публики рассказ «Красногубая гостья». Говорящее заглавие подсказывает читателю, что автор продолжает в своем произведении тему вампирш. На этой раз к герою Николаю Варгольскому начинает захаживать в гости одна новая знакомая с характерным именем Лидия Ротштейн (напомню, rot по-немецки – «красный»). Визит за визитом она влюбляет Варгольского в себя и отлучает от привычного круга его дневного общения. Герой все больше замыкается в четырех стенах своего дома и практически перестает выходить на улицу. Сологуб не скупится на описания адской вампирической работы, какую проделывает Лидия:

И она говорила:

– Только одну каплю крови. Моими устами приникну я к телу возлюбленного моего. Моими жаждущими вечно устами я, как вставший из могилы вампир, вопьюсь в это милое, горячее место между горлом и плечом, между горлом, где трепещет дыхание жизни, и белым склоном плеча, где напряженная дремлет сила жизни. Вопьюсь, вопьюсь в сладостную плоть возлюбленного моего и выпью каплю его жаркой крови. Одну каплю, – ну, может быть, две, три или даже четыре. Ах, возлюбленный мой не считает! Возлюбленному моему и всей своей крови не жалко, – только бы оживить меня, холодную, жарким трепетом своей жизни, только бы я не ушла от него, не исчезла, подобная бледному, безжизненному призраку, исчезающему при раннем крике петуха.