Моральное воспитание

Благодаря контрасту, который может показаться странным, но который носит неоспоримый характер и который мы, впрочем, скоро объясним, ребенок, только что представший перед нами как воплощение подвижности, в то же время – настоящий рутинер. Как только он усваивает те или иные привычки, они оказывают на него гораздо более значительное влияние, чем на взрослого. Когда он многократно повторил одно и то же действие, он испытывает потребность воспроизвести его точно таким же образом; малейшее отличие для него отвратительно. Известно, например, насколько установленный порядок приема пищи становится для него священным и нерушимым. Уважение к устоявшейся практике он доводит до маниакальной педантичности. Он хочет, чтобы его чашка, его столовый прибор находились на одном и том же месте; он хочет, чтобы за столом его обслуживал один и тот же человек. Малейшее неудобство для него носит болезненный характер. Мы видели только что, с какой легкостью он переходит от игры к игре. Но в то же время, как только он усвоил привычку к определенной игре, он повторяет ее до бесконечности. Он будет бесконечно перечитывать одну и ту же книгу, рассматривать одни и те же картинки, не испытывая ни усталости, ни скуки. Сколько раз рассказывали мы нашим детям одни и те же традиционные истории; можно сказать, что для них они всегда являются новыми. Новое, когда оно предполагает даже чуть заметное изменение в повседневных привычках, вызывает у них настоящее отторжение. «Одно из наиболее смущающих ребенка явлений, – говорит Селли, – это внезапное изменение места. Будучи совсем маленьким, ребенок не обнаруживает никакого беспокойства, когда его переносят в новую комнату; но позднее, как только он привыкает к определенной комнате, он испытывает впечатление чего-то очень странного, если его перемещают в другую» (Études sur l’enfance, trad. franç., 1898, p. 274). Какое-либо изменение в составе людей, обычно окружающих его, приводит к тому же результату. Прейер[173] утверждает, что к шестому-седьмому месяцу жизни его сын начинал плакать, видя незнакомого человека. Простое изменение в одежде может породить беспокойство того же рода. Тот же сын Прейера в возрасте семнадцати месяцев был потрясен, увидев свою мать в черном платье. И в произведенном воздействии черный цвет мало что значит, так как, согласно информации, полученной Селли, «один ребенок начинает плакать, видя свою мать в платье, совершенно новом для него по цвету и рисунку; другой, начиная с семнадцати месяцев и до двух с половиной лет, обнаруживает столь сильное отвращение к ношению новой одежды, что стоило невероятного труда заставить его ее надевать». Таким образом, ребенок, будучи существом непостоянным, в то же время является настоящим мизонеистом.

Ребенок до такой степени уважает не только свои индивидуальные привычки, но также и те, которые он наблюдает у окружающих. Когда он замечает, что все вокруг него всегда ведут себя одинаковым образом в одинаковых обстоятельствах, тогда он начинает думать, что невозможно вести себя иначе. Всякое отступление от устоявшегося обычая для него скандал, вызывающий удивление, в которое он легко включает чувства протеста и возмущения. Конечно, взрослый также склонен к такому фетишизму, но ребенок – гораздо больше, чем взрослый. Даже самые малозначительные жесты, если они постоянно повторяются перед ним одинаковым образом, становятся в его глазах элементами того неизменного порядка, от которого он не должен отступать. Вот откуда проистекает склонность ребенка к церемониальному формализму. Его родители обнимают его определенным образом: он точно так же обнимает своих кукол, являющихся его детьми. Этот традиционализм имеет более высокое значение, чем предыдущий, потому что он носит более общий характер. Ребенок применяет его не только по отношению к себе и к своему поведению, но и по отношению ко всему своему маленькому миру. Он приходит таким образом к тому, чтобы почти видеть в нем своего рода общий закон, действительный для всего, что образует в его глазах человечество.