Моральное воспитание

Кант несомненно был моралистом, обладавшим наиболее живым ощущением этой двойственной необходимости. Прежде всего никто не ощущал повелительный характер морального закона сильней, чем он, поскольку он делает из него настоящее приказание, которому мы обязаны чуть ли не пассивно подчиняться. «Отношение человеческой воли к этому закону, – говорит он, – это отношение зависимости (Abhängichkeit); его называют словом «обязательность» (“Verbindlichkeit”), означающим «принуждение» (“Nötigung”)». Но в то же время он отказывается допустить, что воля может быть полностью моральной, когда она не автономна, когда она пассивно испытывает воздействие закона, создателем которого она не является. «Автономия воли, – говорит он, – это единственный принцип всех моральных законов и всех обязанностей, которые им соответствуют: всякая гетерономия воли… противоположна… моральности воли¹.[170] И вот как Кант думал разрешить эту антиномию. Сама по себе, говорит он, воля автономна. Если бы воля не была подчинена воздействию чувств, если бы она была устроена таким образом, что следовала бы исключительно наставлениям разума, она бы направлялась к выполнению долга спонтанно, только стремлением своей природы. Для существа чисто рационального закон поэтому потерял бы свой обязательный характер, свой принудительный аспект; автономия была бы полной. Но в действительности мы не являемся чисто разумными существами; у нас есть чувства, которые обладают собственной природой и которые не подчиняются приказам разума. В то время как разум направлен в целом в сторону безличного, чувства, наоборот, близки к тому, что своеобразно и индивидуально. Закон разума, следовательно, – это обуза для наших влечений, и вот почему мы ощущаем его как обязательный и принудительный. Дело в том, что он совершает по отношению к ним настоящее принуждение. Но этот закон является обязанностью, повелительной дисциплиной только в отношении чувств. Чистый разум, наоборот, зависит только от самого себя, он автономен; это он сам создает закон, который навязывает низшим сторонам нашего существа. Таким образом, отмеченное противоречие разрешается самим дуализмом нашей природы: автономия – творение разумной воли, гетерономия – творение чувств.

Но обязанность тогда оказывается в каком-то смысле случайным свойством морального закона. Сам по себе закон уже не является с необходимостью повелительным, а наделяется авторитетом только тогда, когда оказывается в конфликте со страстями. Но подобная гипотеза совершенно произвольна. Все, наоборот, доказывает, что моральный закон наделен авторитетом, который навязывает уважение даже самому разуму. Мы ощущаем, что этот авторитет доминирует не только над нашими чувствами, но над всей нашей природой, даже над нашей рациональной природой. Кант лучше, чем кто-либо, показал, что есть нечто религиозное в чувстве, которое моральный закон внушает даже самому высокому разуму; но мы можем испытывать религиозное чувство только по отношению к существу, реальному или идеальному, которое представляется нам выше, чем способность, воспринимающая это чувство. Дело в том, что в действительности обязанность – это важнейший элемент морального предписания; и мы сказали, в чем причина этого. Вся наша природа целиком нуждается в том, чтобы быть ограниченной, сдерживаемой, сжатой, и это относится к нашему разуму так же, как и к нашим чувствам. Ибо наш разум не является трансцендентной способностью: он входит в мир и, следовательно, подчиняется законам мира. Все, что есть в мире, ограничено, а всякое ограничение предполагает существование сил, которые ограничивают. Чтобы иметь возможность обосновать чистую автономию воли, даже в тех понятиях, о которых я только что сказал, Кант был вынужден допустить, что воля, по крайней мере в том виде, в каком она чисто рациональна, не зависит от законов природы. Он был вынужден сделать ее отдельной реальностью в мире, на которую мир не действует, которая, замкнутая в самой себе, остается свободной от действия внешних сил. Нам представляется бессмысленным обсуждать сегодня эту метафизическую концепцию, способную лишь скомпрометировать те идеи, с которыми ее связывают.

Лекция восьмая Третий элемент морали: автономия воли (окончание)