Море дышит велико

Лейтенант оглянулся. Командир первого орудия Яков Рочин смотрел в упор, но без насмешки. Дальше за ним плечом к плечу толпился весь личный состав артиллерийской боевой части. Матросы старались по­нять, дошел ли до лейтенанта смысл, понял ли он на­мек, а главный старшина Иван Аникеевич Буланов, не удержавшись, высказался:

— По всему флоту теперь позор...

Причину отклонения снарядов в обратную сторону Артём знал без подсказки. Зато его в самое сердце уда­рила дружная реакция на общую беду. И это ощуще­ние общности с людьми, которыми Чеголин командо­вал, вдруг показалось ему невероятно значительным. Почему командир корабля и представитель штаба ле­пили вину на управляющего огнем, хотя им было лег­ко установить причину неудачи? Почему матросы ста­рались навести на след истины, словно забыв о том, кто к ним беспрестанно придирался? Те и другие, по идее, должны были поступить наоборот.

Помощник начальника политотдела дожидался в каюте. Он взглянул на Чеголина и сказал прежним шутливым тоном:

— Вот теперь самое время наводить самокритику...

И сразу ушел, будто ничего особенного не произо­шло, будто заносчивый лейтенант не вернулся в каю­ту совсем огорошенный, будто не заметил, что ему до зарезу нужен добрый совет. Всё так. Однако же Артём не учитывал, что существуют вопросы, которые чело­веку требуется задавать только себе и вспомнить при этом даже то, что не очень охота вспоминать. Не на­прасно, значит, капитан-лейтенант Выра советовал с неожиданной жуткостью: «Авторитет зарабатывай

сам!»

Вывод получался чрезвычайно обидным. Лейтенан­та Чеголина командиром не признавали. Иван Аникеевич Буланов, не желая служить вместе с ним, просил перевода на другой корабль. А Мыльников тоже на­деялся, что завала стрельбы командиру БЧ не про­стят. Артэлектрик хотел выглядеть героем в гла­зах коллектива, но просчитался. Для всех остальных оказалось куда важнее доброе имя своего кораб­ля. Конечно, для самолюбия лейтенанта было бы го­раздо удобнее видеть причину в подлости мститель­ного разгильдяя. Улики против него. Они позволяли наказать артэлектрика как угодно. В назидание всем остальным Чеголин ещё недавно хотел разобраться с виновником самым решительным образом. Назидание оказалось ни к чему. Более того, Чеголину стало ясно, что для него во сто крат нужней сохранить духовное единство, на какой-то момент возникшее на палубе перед боевым листком. Но для этого требовалось поступить совсем иначе. Хочешь не хочешь, а на­чинать требовалось с себя.

Вечером он постучал в каюту командира корабля. Капитан-лейтенант Выра суховато кивнул, прочитал рапорт и удивился;

— Коли так, вы что же, поверили Мыльникову?

— Нет, не поверил.

— Слушай такую вещь. Он заслуживает сурового наказания. На всю катушку. А ты чего просишь?

— На всю катушку накажите меня. А его надо от­пустить на побывку к жене.

Василий Федотович задумался, почесал плешь.

— А ведь, пожалуй, уговорил. В этом что-то есть... Кстати, отчет по стрельбе следует озаглавить с индек­сом «буки». Капитан второго ранга Нежин не возра­жает. Учебные корабли имеют на это право.

Такой индекс означал, что стрельба приравнива­лась к подготовительной и приказ по флоту о её прова­ле вовсе не обязателен.

— Даёте ещё один шанс? Спасибо. Однако приказ по кораблю с принципиальными оценками так же необходим, как и отпуск Мыльникову.

— Вот ты какой? — снова удивился Василий Фе­дотович. — Амнистировать не собирался, но вижу, что настаиваешь не зря. Коли так, хлопочешь, сам его и сочинишь.

Чеголин никогда не предполагал, что будет выпра­шивать себе фитиль. В уме ещё можно было заниматься беспощадным самоанализом, но каждое слово на бумаге ударит ещё больнее, потому что будет выведено собственной рукой. Василий Федотович слегка улыбал­ся, но не насмешливо, скорее сочувственно. Подло­жить соломки в формулировках тоже было нельзя. Ко­мандир корабля всё равно бы не допустил этого, да ещё, пожалуй, обвинил в лицемерии.

Поерзав над чистым листом, лейтенант заставил себя вообразить, что пишет не о себе, и дело пошло. Оставалась надежда, что Василий Федотович скажет, что автор перехватил, и сам смягчит в черновике беспощадные выражения, Чеголин писал о том, что стре­льба была не подготовлена, хотя это не совсем соответ­ствовало действительности. Но, судя по скорбным ре­зультатам, требовалось представить обстановку имен­но так. В следующем абзаце он утверждал, что лич­ный состав забыл о славных традициях, о которых на­поминали звезды, укрепленные на ходовой рубке. На самом деле забыл об этом один Мыльников. Осталь­ные помнили. Иначе они бы так остро не реагировали на провал. Но артиллерийские документы предусма­тривали всё же неудовлетворительную оценку. Было логично использовать этот принцип и здесь. Далее Чеголину пришлось признать, что итог свидетельствует об отсутствии требовательности со стороны командира боевой части и о низком, уровне воспитательной рабо­ты в подразделении. Последняя часть фразы, к сожа­лению, точно отражала положение дел, а вместо тре­бовательности процветала придирчивость.