Море дышит велико

Песенка жужжала в башке у Максима нахальной мухой, отлетая и снова усаживаясь на темя. Непости­жимо как, но её слова до удивления совпадали с собы­тиями последних недель. И гибель транспорта, и подо­зрения в трусости, и победа в отчаянном единоборстве над вражеской лодкой — всё укладывалось в нехит­ром боевике времен первой мировой войны. Максим злился, понимая, что это не более чем блажь, случай­ная игра воображения. Но злись не злись, а уже в следующем походе, после триумфального возвращения в маневренную базу, «амик» Максима встретился так­же и с мелью, причем в таком месте, где на морской карте были показаны ровные, без перепадов глубины. Молодой гидроакустик, сменщик Захара Тетехина, доложил эхопеленг на подводный объект. Вахтенный офицер, ничтоже сумняшеся, атаковал, а днище вдруг заскрежетало на каменьях. Отделались в общем легко. Пробоин не было. Но антенна гидролокатора с пьезо­электрическим генератором ультразвука, опущенная под днищем, обломилась. Оглохший тралец нуждался в ремонте. Его включили в состав конвоя, следовавше­го в Архангельск, но поставили замыкающим в кольце охранения.

Подводные лодки рыскали волчьей стаей, и четыре транспорта с боезапасом и продовольствием для действующего флота представляли для них лакомый ку­сок. Атаку ждали в любой момент. Время сочилось по минутам. Капитан-лейтенант Рудых коротал его, мота­ясь по мостику с крыла на крыло. Ни прилипшая пе­сенка, ни мысли о событиях недавнего прошлого не мешали командиру быть в готовности к немедленным действиям. Третьи сутки конвой шел ползком, прино­равливаясь к неспешным транспортным судам. К по­стоянной угрозе атаки не привыкнуть. Торпедный удар можно отвести, только лишь упредив. Как это сделать, если акустическая вахта снята, рекордер обесточен, а новый боекомплект ныряющих глубинок «хеджихога» без прицела ничего не стоит? Правда, на тральщике было и другое противолодочное оружие, и традицион­ные средства наблюдения. Но в октябре дневной свет, коченея, сходил на нет. Снежные заряды застилали обзор. Густая вода, набрякнув шугой, искрилась зеле­новатыми зернами, как на экране радара. Светляки вспыхивали под винтами, и каждый корабль конвоя волок за собой предательский мерцающий след. Еще неделя-другая, и Карское море скует и запорошит. Оно станет демилитаризованным. Тральщики сопровожда­ли последний караван, и было важно не допустить по­терь до зоны действия нашей авиации.

Максим не подстегивал своих наблюдателей. Меня­ясь через два часа, боевые вахты глядели по отведен­ным секторам, как будто мрак мог расступиться в на­граду за упрямство, за бдительность. А командир ко­рабля не ложился третьи сутки, разгоняя свинцовую дрему английской песенкой. Её маршевый ритм набил оскомину еще за океаном, а по-русски её исполняла на «бис» та миловидная особа, из-за которой они с Вырой имели служебные неприятности. Два первых куплета и бодренький припев Максим запомнил дословно, а концовка начисто ускользала. Скорее всего, там шла речь о борьбе за живучесть. Максим повторял текст снова и снова, надеясь вспомнить третий куплет. Это занятие отвлекало от сна.

— «Терпенья много. Держи на борт. Ясна доро...»

В кромешной тьме справа и спереди по курсу воз­ник светящийся жгут. Максим заметил его раньше сиг­нальщиков. Подавившись на полуслове, он автомати­чески скомандовал на руль и включил колокола гром­кого боя. А световая дорожка разматывалась стреми­тельно. Торпеда шла со скоростью двадцать-двадцать пять метров в секунду наперерез последнему транспор­ту. В распоряжении у капитан-лейтенанта Рудых оста­валось самое большее полминуты, но его замыкающий тральщик находился слишком далеко. Другой корабль охранения, вырвавшись вперед, подставил свой борт и тотчас переломился в огненном венце.

Быстроходный сторожевик из состава морской по­граничной охраны внешне напоминал «Торок», только был куда современнее. Он утонул мгновенно. На поверх­ности могли остаться люди, которых еще можно было спасти, но капитан-лейтенант Рудых уже бомбил море в приблизительной точке выпуска торпеды. Гидравли­ческие удары огромной силы глушили рыбу, и не толь­ко её.

Когда в горячке рукопашного боя кто-либо броса­ется на амбразуру, заслоняя других, он принимает ре­шение сам и для себя. Командир пограничного кораб­ля жертвовал всем экипажем, и приказ его был испол­нен без колебаний. Моряки, оставшиеся в живых, за­служивали почестей, а Рудых бомбил, причем по пло­щадям, без особой надежды уничтожить противника. Стоило ему поступить иначе, чисто по-человечески проявляя гуманность к товарищам по оружию, как подводная лодка без помех заняла бы новую позицию для атаки.