Море дышит велико

Обычно он всегда делился своими приключениями, которые выглядели увлекательно. Они как бы сверка­ли в блестящей оболочке стихов: «Не рассуждай, не хлопочи! Безумство ищет, глупость судит; Дневные раны сном лечи. А завтра быть чему, то будет...» Про­граммная цитата из Тютчева как бы оберегала Рома­на. Ведь поэт называл глупцами всех, кто осуждает «безумства», не обмолвившись о том, что случайные знакомства опустошают человека. Сам Мочалов стихов не писал, но цитировал часто, обладая феноменальной памятью. На сей же раз он откровенничать не спешил, скорее всего потому, что никому из поэтов не случа­лось оставлять одежду в гостях и тем более вдохнов­ляться по такому житейскому поводу. Но через неко­торое время в кают-компанию постучался старшина с жалобой:

— Товарищ командир! Тут под меня кто-то рабо­тает!

— То есть как? — удивился Выра.

— Явилась на причал баба с узлом, спрашивает Сорокина. Ну, выхожу. Нет, говорит, не тот. Ей надо инженера по вооружению Шурика Сорокина.

— Где она? Еще не ушла? — заволновался Роман. — Позвольте, я догоню, выясню, в чем дело.

— Отставить, — сказал Василий Федотович. — Вы, старшина, свободны... Коли так, самое время выслу­шать вас, товарищ Мочалов, то бишь Сорокин.

— Как? — спросил доктор. — При всех?

— Именно. Ибо сдается, что данная история будет весьма поучительной...

Самым невозмутимым за обеденным столом остал­ся Бебс. Он даже не улыбнулся. Это обстоятельство больше всего действовало на мнительного Романа, который ёжился и никак не мог решить, с чего начать:

— Всё потому, что дома здесь слишком похожи...

— Государственный стандарт в поточном строи­тельстве, — заметил Бебс. — Неужели ты против? Ес­ли уж стал инженером, должен понимать преимуще­ства...

— Хотя бы их красили в разные цвета, — вздох­нул доктор, идя на посадку с лирических высот.

Василий Федотович безжалостно ожидал продол­жения, и Роману пришлось добавить, что кроме одина­ковых домов виновато также и пиво в графине из-под цветов, которое роковым образом завершило литера­турный вечер. Квартира, куда он попал, не была обо­рудована всеми удобствами. Белая ночь не скрывала, однако, восьмиугольное строение посреди двора, и до­ктор поторопился. В спешке он не учел, что фасады домов выглядят как близнецы, и на обратном пути ни­как не мог вспомнить, из какого он только что выско­чил. Задачу на ориентировку ему пришлось решать методом исключения.

— Потеря курса из-за недостаточного знания теат­ра военных действий, — констатировал Бебс. — К сожа­лению, бывает.

— Курс потерять нельзя, — возразил штурман Шарков. — Теряют свое место.

Чеголин с Пекочинским дружно возмутились:

— Сколько можно перебивать?

— Не мешайте человеку исповедоваться!

В первой квартире в ответ на стук заплакали дети, и Роман отступил. Он помнил, что детей у его «ста­рой знакомой» еще не было. Из-за аналогичной по рас­положению двери в соседнем доме внушительный бас пообещал спустить е лестницы. Такая перспектива Ро­мана тоже не устраивала. Самым мудрым было бы прекратить поиски и отправиться на корабль. Но Мо­чалов был вынужден проявлять настойчивость в по­исках квартиры и вместе с тем своей форменной одеж­ды. Взбираясь по скрипучим деревянным трапам, про­пахшим щами и кошками, он стучал, убеждался, что попал не туда, и снова скатывался вниз, в бодрящий предутренний холодок. Наконец одна из дверей отво­рилась сама собой. Доктор с надеждой рванулся впе­ред, нашел ощупью какое-то ложе и сразу заснул.

— Как вы понимаете, — подчеркнул Роман, взгля­нув на своего командира, — я сильно продрог и уто­мился.

Понимал ли Выра своего медика, на его лице напи­сано не было. Во всяком случае, он давал ему возмож­ность высказаться. Макар Платонович Тирешкин вы­ражал крайнюю степень возмущения, старпом Лончиц — брезгливость. Остальные слушатели сдержива­ли улыбки.

Утром Мочалова потрясли за плечо, но раскрывать глаза ему не хотелось:

— Батюшки, неужто мертвяк!

— Вроде шевелится, — возразил мужчина.

— Не иначе раздели, сердешного, — предположил первый голос, не лишенный приятности.

Роман сообразил, что это не сон, и поднял голову. Он лежал в корыте с сухой известкой. В квартире, ку­да он попал, был ремонт, и явившиеся на работу, шту­катуры рассуждали о его, Мочалова, незавидной судьбе.

— Сколько времени? — деловито встрепенулся он.

— Да уж девятый час, — сказала молоденькая ра­ботница и посочувствовала. — Хорошо, хоть обувку да трусы оставили, страм прикрыть. И то слышала — по ночам шалят.

А доктору было уже не до поисков обмундирова­ния. Влекомый чувством долга, он бежал к порту за­дами, шарахаясь от прохожих, невзначай угодил в бо­лото, но прибыл на борт в срок.

— Не совсем, — возразил Выра. — Весьма жалею о том, что отложил выход в море. Поскучать нагишом на причале было бы гораздо полезнее. Не правда ли, доктор? Шалить так шалить!

От хохота вроде бы закачались медицинские бес­теневые софиты над обеденным столом, не говоря уже об оранжевом абажуре.