Море дышит велико

Мочалов прижал ладонь к виску и сразу отдернул её, не ощутив головного убора. Такая неловкость, по­казывавшая отсутствие подлинно кадровой военной косточки, высмеивалась без пощады, но на сей раз не вызвала даже улыбок. Как будто моряки, которые оставались для последнего боя, уже отделили себя от корабельного медика, не признавая его своим. Мо­лодые, крепкие, абсолютно здоровые люди были зара­нее отмечены особой печатью вроде маски Гиппократа. Роману вспомнилось, что агония по-гречески означает «борьба». Остающимся на борту тоже предстояла борь­ба с таким же фатальным исходом.

Спускаясь на палубу, Мочалов не ощущал ниче­го, кроме саднящей непоправимости своих действий. Ему казалось, что капитан-лейтенант Рудых обошелся с ним официально только потому, что в душе третиро­вал, как липового моряка, легко и просто ухвативше­гося за предоставленный шанс. Через борт тральщика была переброшена сетка из пробковых квадратов, со­единенных тросиками. Огромная сеть, тридцать на тридцать метров, предназначалась для помощи упав­шим за борт, но не могла использоваться для этой це­ли в ледяной воде. Старпом приспособил ее под широ­кий шторм-трап. По квадратам-ступенькам с шумом и гамом одновременно спускали раненых, сухой паек и даже флягу-термос с горячим какао. Старпом оказал­ся великолепным режиссером. Поглядеть со стороны, так на борту все потеряли голову.

— Быстрее! — понукал с мостика командир.

Пока штурман был занят подбором карт и навига­ционных пособий, которые могли понадобиться в пути, Мочалову пришлось формировать команду катера и спасательного понтона. Рукой медика водила судьба. Как нелегко, однако, вертеть колесо фортуны! Только один матрос, один из всех, попросился сам:

— Я загребной гоночной шлюпки. Морскую пра­ктику знаю.

— Что из этого следует?

— Мотор на катере скис. Надо грести. — На верх­ней губе доброхота бисером проступила влага.

— Не имею права, — сказал Роман. — Вы в составе аварийной партии. Приказано взять только тех, кто не нужен в бою.

— На кой хрен это дело? — закричал загребной. — Хрен на хрен менять — только время терять!

— Ладно, — вмешался главный старшина Северьянов, который стоял тут же на палубе, — вали на катер. Я подменю.

— Радистам не положено, — напомнил Мочалов.

Северьянов усмехнулся, пошевелив пальцами, ко­торые и в самом деле полагалось оберегать от физи­ческих нагрузок, чтобы не «сорвать» чуткость кисти. И доктор догадался —- оба передатчика разбиты и, видно, этим пальцам никогда больше не играть мор­зянкой на телеграфном ключе.

— Любая подмена с разрешения командира ко­рабля.

— Командиру сейчас не до того, а я всё же парторг.

Люди вокруг словно не слышали препирательств. Они изображали панику, которой не было. Только один наплевал на всех, ради того чтобы выжить. И во­все он не знал морской практики. Подлинная морская практика заключена не только в умении вязать узлы или в разных там палубных работах. Она вся в двух словах: человек и стихия. Какая же, к ляду, «практи­ка», когда стихия подавила человека?

После слов Северьянова загребной прыгнул к шторм­трапу, но Роман преградил путь, решительно не по­нимая, зачем потворствовать трусам. Как будто на борту тральщика не было более достойных? К приме­ру, нужен ли в бою радист, когда нет и не будет связи?

— Мое место здесь, — качнул головой парторг.

Нет, он вовсе не потворствовал ошалевшему парню. Он думал о тех, кто молчал, делая свое дело. Инстинкт самосохранения естествен, но страх — как зараза. Ес­ли не изолировать пораженного страхом, возможна эпидемия. Северьянов, видно, понимал, что суета на тральщике останется маскировочной показухой до тех пор, пока существует коллектив.

— Просись лучше, и он заберет, — вдруг посове­товали ходатаю, — доктора милосердны.

— Гармонь прихвати, — беспощадно добавили еще. — Куда же ты без гармони?

Спускаясь по ступеням шторм-трапа вслед за сига­нувшим в катер загребным, милосердный доктор чув­ствовал себя не лучше его. Командир тральщика да­вал штурману наставления через мегафон, будто сто­яли на рейде и очередная смена увольнялась на берег.

В последний момент на катер передали командирский рыжий реглан с меховой подстёжкой и тяжелый па­кет, наверное с орденами, завернутый в блестящую кальку.

— Для капитан-лейтенанта Выры, — пояснил Ру­дых. — Вручить лично.

Поврежденный «амик» выглядел издали особенно беспомощным. И подводная лодка, рассмотрев всё это через перископ, всплывала без спешки. Из воды вылу­пился грязно-зеленый кусочек рубки. Впереди и как бы отдельно распорол волну бурун от форштевня. Вы­пирая и двигаясь, показался поджарый корпус, исте­кающий потоками через дырки-шпигаты. Противник обнаружил себя в шести кабельтовых, открывшись с нахальным спокойствием.

На тральщике по-прежнему метались люди. Моча­лов сжался, подумав, что психика обреченных вырва­лась из-под контроля. Вдруг боя не будет, и Роману предстоит стать свидетелем того, как станут добивать беспомощную жертву.