Море синеет…

Однако хождение под парусами существенно отличается от яхтенного щегольства и, когда этому занятию предан всей душой — независимо от того, идет ли речь о крупных или малых яхтах, — оно не имеет ничего общего с пустым времяпрепровождением. Это постоянный источник здоровья и новых впечатлений, хотя и не всегда приятный. Но даже если работа тяжела и ее много, а это подчас неизбежно, вы получаете более чем полное удовлетворение, очутившись после всех тягот в живописном тихом месте, облюбованном вами для якорной стоянки, — удовлетворение, которое не сможет оценить тот, кому не довелось хлебнуть через край. Если мне будет позволено сравнить парусный спорт с конным, то я бы сказал, что парусный спорт столь же далек от щегольства, как поле для верховой охоты не похоже на ипподром Роттен-Роу. Сравнение не совсем удачно, но всякий, кто возвращался в надежное уютное жилище после того, как целый день проходил под дождем с ружьем за плечами, поймет, что значит для яхтсмена спокойная якорная стоянка."

Давайте познакомимся с небольшими яхтами, на которых Мак-Маллен совершал свои трудные плавания. Вначале он рассказывает о "Лео". Это совсем крохотное суденышко. Построенное в 1850 году из сосны Дж. Томпсоном, жителем Ротерхайта, оно имело длину всего 6 метров. На нем с 1850 по 1857 год Мак-Маллен за 8 плаваний прошел в общей сложности 8222 мили.

Говорят, что моряки суеверны. И в самом начале карьеры Мак-Маллена как яхтсмена было предостаточно дурных предзнаменований, чтобы вселить страх в самое мужественное сердце. Вот что он рассказывает об этом.

"…Вряд ли можно вообразить что-либо более зловещее, чем событие, происшедшее в самом начале моей карьеры яхтсмена.

В тот день, когда "Лео", имевшая водоизмещение 3 тонны, сошла со стапелей, человек, которому было поручено закрепить швартовы, сделал это так небрежно, что ночью яхта села на мель в Чарлтоне между судном Морского общества и берегом. Так как яхта имела значительную осадку, была лишь наполовину запалублена и чересчур загружена балластом, во время прилива ее заполнило водой. Невозможно описать огорчение и разочарование, которое я испытал, когда пришел наутро на берег, чтобы испробовать свое судно, и увидел лишь торчащий над водой конец мачты.

С помощью людей, любезно предоставленных в мое распоряжение судном Общества, во время отлива я стащил яхту с мели и отбуксировал в Гринвич, чтобы очистить от грязи и ила, набившихся внутрь нее. После того случая я спустил на воду еще два судна и уж постарался окрестить их по всей форме: то обстоятельство, что я пренебрег этой церемонией в первый раз, несомненно, дало матушке Темзе повод считать "Лео" своей собственностью. Первый поход был до Грейвсенда и обратно. Капитаном был местный моряк. В этом походе закончился период моего ученичества. Меня тогда сопровождал один мой родственник. Его опыт оказался ненамного богаче моего, и, поскольку мы оба придерживались одного мнения, что нет ничего такого, чего бы мы не сумели сделать сами, я решил не прибегать к услугам лоцмана, усматривая в этом напрасную трату денег. Моя первая скромная попытка совершить непродолжительный и несложный переход от Чарлтона до Ирита и обратно — я взял с собой одного помощника и карту в качестве руководства — едва не закончилась катастрофой. В 10 часов вечера, собираясь встать на якорь, я проходил между двумя бригами-угольщиками и внезапно заметил на рейде третье судно, на которое нас сносило течением. Наша мачта зацепилась за его бушприт, "Лео" накренилась и начала наполняться водой, но тут матросы с брига освободили мачту, и яхта выпрямилась.

Второе, более сложное плавание мы продумали тщательнее. Решено было, что недурно бы как-нибудь добраться до Грейвсенда поближе к вечеру, а наутро спозаранку отправиться в плавание вокруг Нора. Причем по этому торжественному случаю роль помощника должен был выполнять мой молодой родственник.

Сколько было радости, когда мы благополучно встали на якорь в Грейвсенде, по милости провидения без происшествий пройдя между судами, стоявшими ниже таможни. После чая, вскипяченного по-холостяцки на верхней палубе, весь экипаж лег спать. Юнга, чайник и другие предметы размещались под полубаком, где для них едва-едва хватило места.

Мы, "белая кость", разумеется, заняли каюту. Хотя вместимость судна составляла всего 3 тонны, каждому члену экипажа полагалась койка размером 1,8 на 0,6 метра, вполне приличная, с постельными принадлежностями и боковым ограждением. Уютнее местечка не сыскать, надо было только не забывать, что бимсы в 6 дюймах от вашей головы. В ожидании утра мы делились блестящими мыслями, которым не суждено было стать действительностью, смеялись, хихикали, жаловались то на жару, то на холод и за всю ночь так и не сомкнули глаз.