Море синеет…

Я еще не настолько опытен, чтобы безопасность судна считать чем-то само собой разумеющимся. Напряжение, испытанное при переходе через бар, было гораздо сильнее, чем я желал бы, и не хотел бы испытать его вновь при подобных обстоятельствах, каким бы благополучным ни оказался результат. Чувство удовлетворения испытал я лишь от одного — от сознания, что судно мое оказалось столь надежным."

Мак-Маллен был, должно быть, очень привязан к своему "Ориону". На нем он выходил в море в 1869–1877 годы — в Бентри, в Форт, к западному побережью Шотландии. Наконец в 1877 году он отправился в плавание, уволив двух матросов за нерадивость, и один привел домой из Шербура тяжелое судно грузоподъемностью 19,5 тонны.

То было поистине замечательное достижение. Готовясь к этому переходу, Мак-Маллен даже потерял в весе. По словам писателя-яхтсмена Фрэнка Каупера, Мак-Маллен был первым, кто показал, что один человек может справиться с управлением крупной яхтой. Но замечателен не только этот факт. Представьте тогдашнее судно длиной 12,6 метра — с тяжелым рангоутом, без современных приспособлений, облегчающих труд, и станет яснее, сколько Мак-Маллену понадобилось приложить сил и умения.

Рассказ Мак-Маллена о том, как ухудшились его отношения с членами экипажа, которых он уволил, слишком занимателен, чтобы его опускать. Привожу его без купюр.

"После завтрака в воскресенье я обнаружил, что мои матросы явно затаили чувство какой-то обиды. Лишь на следующий день выяснилось — во всяком случае так они заявили, что на других яхтах команду не заставляют драить палубу в воскресное утро. Если это правда, то одобрить благочестие судовладельцев, почитающих святость воскресного дня, можно лишь в случае, если оно распространяется также на коков и стюардов, обязанности коих на якорной стоянке сложнее и многочисленнее, чем у остальных членов экипажа. Как бы то ни было мои матросы использовали новое открытие как предлог поваляться лишний час в постели. Отнюдь не по причине благочестия, ибо, судя по их собственным словам и моим наблюдениям, воскресный день они старались проводить, как у себя дома, — в апатии и праздности, — если мне не удавалось заставить их вести себя иначе. Тот, кто сильно протестует против работы в воскресенье, как правило, меньше всего чтит его святость.

Я им ответил: мне безразлично, что делают или не делают на других яхтах, но мое правило неизменно — прежде чем поднять флаги расцвечивания, следует привести судно в пристойный вид.

По поводу плавания в воскресные дни. Если воскресенье застает меня в пути, плавание, естественно, продолжается. Если я нахожусь в порту, то предпочитаю в этот день в море не выходить. Но на открытом рейде в воскресенье, как и в любой другой день, лучше руководствоваться здравым смыслом: на уходящей из-под ног палубе, да еще, когда не уверен в надежности якорной стоянки, вряд ли следует отдыхать. Могу это подтвердить, основываясь на собственном опыте. Если бы мои матросы благочестиво молились, мне жаль было бы их побеспокоить. Но если выбирать между опасностью, неудобством и праздностью, с одной стороны, и безопасностью судна в сочетании с выполнением необходимых и законных обязанностей — с другой, я без колебаний останавливаюсь на последнем.

Понедельник 30 июля начался премиленькой сценкой. Матросы мои затеяли отчаянную перебранку, обвиняя друг друга в отлынивании от работы. "Давайте, давайте, ребятки, — подумал я про себя. — Наконец-то вы взялись за ум". День выдался солнечный, и я распорядился покрасить корпус чернью, чтобы яхта была "как игрушка". На берегу стояла адская жара. Торговцы спали в лавках и у лотков; на улицах не было ни души, из сточных канав несло "французским духом"; деловая жизнь, казалось, замерла совершенно. Прежде чем начать покраску, я сошел на берег — нужно было уладить кое-какие дела, узнать, сколько стоит билет до Лондона, а заодно и то, что пароход на Лондон отходит завтра в 22 часа.

Вечером после трапезы я отправился в носовой кубрик, чтобы предложить его обитателям настроиться на "чемоданный лад". Возможно, предложение прозвучало резко, но я уже предупреждал своих матросов, что в любую минуту они могут собирать свое барахло и идти на все четыре стороны.

Прежде всего, я уведомил членов экипажа, что в Шербуре вынужден был отказаться от перехода в Дартмут по причине недостойного их поведения, и прибавил: "Помню, в первый же день плавания вы заявили, что терпеть не можете моря. Вы также не раз говаривали, что желали бы как можно раньше оказаться в кругу семьи. Так вот, вам предоставляется возможность попасть домой пароходом, который уходит отсюда завтра; рекомендую воспользоваться ею".

Матросы мои, естественно, удивились, выразили недовольство тем, что их высаживают в иностранном порту.