Море смерти, берег любви

К двухэтажному купеческому домику, притаившемуся в одном из узких переулочков под шатром пожелтевших канадских кленов, я вышел дворами. Окна мастерской не горели, значит, или хозяина не было дома, или он мирно спал в кроватке. И тот и другой вариант были мне на руку. Если его нет дома – прекрасно, где-то у него валяется сумка с моими шмотками, да и ванна, надеюсь, функционирует… Если же хозяин спит, то, пока он будет продирать глаза и выплывать из своих сладких снов, я завладею ситуацией и смогу диктовать свои условия.

Попасть в закрытую квартиру в мансарде для меня не составило ни малейшего труда. Всего-то третий этаж, тьфу! Я взобрался на клён, росший вплотную к стене столетнего розового особняка, лет сто назад принадлежавшего, должно быть, толстому купчине первой гильдии, пробрался по толстой ветке на крышу и через минуту уже пытался рассмотреть через залитые дождем стекла мансардных окон, что творится в мастерской. Без толку. Темень – хоть глаз коли. Даже мое зрение, обострённое темным заключением в колодце, отказывалось что-либо различать.

Я достал из кармана увесистый кусок кирпича, который загодя прихватил по дороге, и ударил по стеклу. Острые осколки посыпались вниз с ужасным грохотом, слышным, наверное, от Химок до Южного Бутова.

Я замер и прислушался. Тихо. Пока тихо. Аккуратно сбросив вниз опасные осколки, торчавшие из рам наподобие зубьев, я перекинул ноги через раму и спрыгнул в комнату. Грохот падения смешался с хрустом раскрошенного стекла. Ожидая атаки из темноты, я настороженно застыл. Однако всё было спокойно. Только мое собственное свистящее дыхание раздавалось в ночной тишине, и кровь отдавала в виски громовыми раскатами. Отлично! Кажется, Рината нет дома, от такого грохота проснулся бы и глухой. Споткнувшись обо что-то, кажется о стул, при призрачном свете московской светлой ночи я подошел к стене и стал шарить в поисках выключателя. Через минуту вспыхнул яркий, ослепительно яркий свет. Я зажмурился. Из слепоты я выбирался постепенно. Сначала пытался смотреть одним глазом, потом другим, наконец раскрыл оба. Я заглянул в спальню – несмятая кровать пуста. Обошел комнаты, заглянул даже в кладовку – никого. Тогда я спокойно отправился на кухню, сделал себе огромный бутерброд, постоял в ванной под горячим душем и, завернувшись в махровую простыню, направился в мастерскую в поисках одежды.

– Где-то валялась моя сумка… – деловито бормотал я и жадно кусал бутерброд с колбасой.

И тут я увидел…

Рината, который лежал, раскинув руки. Лежал он в какой-то неестественной позе, а около головы был нимб из черной крови. Но даже не это было страшно, а страшно было то, что из глаза у него торчала стрела!

Я словно сам умер, так мне стало плохо, несколько минут я только судорожно двигал кадыком, то и дело сглатывая горькую слюну. Потом дикий приступ неожиданной тошноты вывернул желудок наизнанку, я упал на колени и долго корчился, извергая потоки только что проглоченной пищи.

Свежий ночной воздух и мелкий дождь, ворвавшиеся в разбитое мансардное окно, привели меня в чувство. Я поднялся на ноги, подошел к телу и осторожно присел около Рината. Бледная рука, до которой я, преодолевая отвращение, едва посмел дотронуться, оказалась мертвенно-холодной и неподвижной. Он умер задолго до моего прихода. Я коснулся арбалета, но сразу же отдёрнул руку.

Я оглядел мастерскую. На полу валялся огромный арбалет, слишком большой для того, чтобы быть бутафорским. Пустой мольберт, рассыпанная по полу сангина. Ткань с с греческим орнаментом вдоль кромки. Гипсовые головки, слепки с античных статуй. Рисунки на столике, которые шевелил ветер. Я подошёл и взял один из них. Девушка стоит на одном колене, в руках натянутый гастрафет, лицо замазано черным. На другом рисунке девушка бежит. Коротенькое платье развевается на ветру. Лицо под черной маской. На следующем рисунке тоже лицо замуровано черным…

Какой-то тревожный шорох раздался за спиной. Я резко оглянулся. Прямо мне в лицо смотрело черное дуло пистолета. Еще один человек целился в меня на пороге открытой двери.

– Лицом к стене, руки за голову, – негромко и твердо бросил мне парень, обеими руками державший массивную пушку.

Я покорно замер, заложив руки за голову. Сквозняк из разбитого окна шевелил рисунки, один из них от порыва ветра подлетел к трупу и, как будто платком, упал на мёртвое лицо, залитое кровью.

– Я сказал: «Лицом к стене», – повторил парень, явно нервничая. Черный ствол так и прыгал в его руках. У него был девичий румянец во всю щеку, который я хорошо разглядел.

Я медленно повернулся спиной и послушно уткнулся лицом в обои. Опытные руки, хорошо знающие свое дело, обхлопали меня вдоль тела. Естественно, ничего под влажной простыней он не обнаружил – все имеющееся в наличии оружие находилось у меня в плавках.

– В машину его, – услышал я. – Линюков, вызывай дежурную бригаду криминалистов. Красовский, найди понятых… Ну что, голубчик, попался? Да повернись ты… Покажи личико, Гюльчатай. – Весёлый парень с пистолетом деловито засовывал пушку в кобуру.

Я медленно повернулся к ним лицом.