Море смерти, берег любви

Я смотрел на нее и удивлялся. Сквозь знакомый и еще недавно такой привычный облик постепенно начали проступать далекие, полузабытые черты другой женщины…. Женщины, у которой прохладные руки, которая пахнет подснежниками и талым снегом, которая умеет целовать так, что корчишься в ее постели от сладостного огня…

Устало помассировав припухшие веки, она взглянула на меня ледяными серыми глазами и, не опуская пистолет, спросила:

– Ну, как тебе бал-маскарад?

Я вздохнул и ответил:

– Отлично! – Честное слово, я не знал, что ей говорить. На языке вертелся только один вопрос. И я задал его: – Как тебе удалось тогда остаться живой?

– Легко! – Инга спокойно пересела в кресло и теперь смотрела на меня из-под полуопущенных ресниц. Она всё еще держала меня под прицелом. – Вышла через дверь и уехала на машине.

– Но ведь… Ведь машина сгорела… Ведь нашли твое обуглившееся тело! – возразил я. – То есть не твое, конечно… Но чье тогда?

– Слушай, у тебя, по-моему, предсмертный приступ любознательности, – с легким раздражением произнесла Инга. – Зачем тебе это знать? Не лучше ли умереть в блаженном неведении?

– А все-таки расскажи. Умереть я успею, – настаивал я, чтобы выиграть хотя бы десять лишних секунд жизни. – Я же, кажется, больше никому не смогу рассказать про твои подвиги. Почему бы тебе не поделиться со мной воспоминаниями? Или ты боишься?

– И правда, почему? Ну, ладно… Уговорил… Только вот что… Чтобы мне было спокойнее, я, пожалуй, сначала лишу тебя возможности сопротивляться, а потом…

Переложив пистолет в левую руку, Инга, не спуская с меня настороженного взгляда, одной рукой открыла сумочку, достала приготовленный шприц, в котором плескалась розоватая маслянистая жидкость, и приблизилась ко мне. Пистолет упёрся мне в висок, неприятно холодя кожу. Я дёрнулся.

– Ну, не надо, Сержи, – мягко сказала Инга голосом той, другой, женщины, которая затапливала меня своей головокружительной нежностью в короткие душные ночи жаркого лета. – Не заставляй меня разбрызгивать твои мозги по комнате. Просто ты часа три не сможешь шевелиться, но твоя голова будет светлой и ясной.

Часа три? Это уже кое-что! Я хочу жить хотя бы эти три часа!

Я не успел дёрнуться, как игла впилась в предплечье, и сразу же по телу прокатилась горячая волна, плавившая кости и превращавшая мышцы в студенистую безвольную массу. С горловым бесполезным стоном я обмяк в кресле, не понимая, что происходит со мной.

Ласково потрепав меня по щеке, Инга с облегчением бросила пистолет на стол, потянулась, как будто встала после долгого сладкого сна, растрепала короткие волосы и весело бросила, повернувшись ко мне:

– Ну, так-то лучше! Теперь можно спокойно попить кофейку… Жаль, конечно, что ты не составишь мне компанию. – Она лучилась от удовольствия. – Как тебе укольчик? Пойми, Сержи, что я влила в тебя целых полторы штуки баксов так называемого АТТ, и проникнись гордостью! Я с таким трудом отыскала этот препарат на черном рынке, и он мне влетел в копеечку! К сожалению, одной дозы обычно хватает только на три-четыре часа. Но ты не переживай, через три часа я гарантирую тебе быструю и безболезненную смерть.

– Что со мной? – прохрипел я, пытаясь хотя бы пошевелить пальцами. Бесполезно, такое впечатление, что от моего некогда бодрого и дееспособного тела осталась одна голова, а прочие органы растворились, превратившись в комок пушистой медицинской ваты. Я кулём полулежал в кресле и с ужасом наблюдал за своей мучительницей, которая безбоязненно передвигалась по комнате, наслаждаясь своей безопасностью, и, кажется, в этот момент совершенно не собиралась меня убивать.

Она деловито распахнула шкаф, достала халатик и чистое белье (я следил за ней глазами, мучительно узнавая в ней движения и черты Кэтрин, женщины, которая исчезла так внезапно и так бесповоротно).

Инга ласково улыбнулась мне:

– Я быстренько в душ, а потом мы с тобой попьем кофейку и поболтаем. У меня была чертовски сложная неделя. Пришлось переводить свои капиталы в швейцарский банк, а это, знаешь ли, не так легко, Сержи… Ну, не скучай…

И она упорхнула, спокойно оставив пистолет на столе.

Я смотрел на пистолет и от злости кусал губы, не в состоянии сдвинуться с места. Может быть, крикнуть? Соседи услышат, вызовут милицию, ведь люди так близко от меня – за тонкой панельной стенкой. Они умываются, бреются, едят утренний омлет, провожают детей в школу и уверены в том, что замечательно проживут сегодняшний день. Я же, бессильный, как спелёнатый младенец, уверен, что сегодняшний день – последний в моей жизни, хотя мой мозг отказывается верить в это!

Я попытался крикнуть, но только неясный хрип вырвался из горла. Губы уже не двигались, словно застыли на морозе, дышать стало трудно, как будто грудную клетку заковали в гипсовый корсет… Я понял, что это конец, я в полной и безоговорочной власти у этой стервы с ангельским лицом. Я у нее в плену…

Вода в душе шумела недолго.