Море смерти, берег любви

– Батюшка наш… – всхлипнула одна из них. – Отец Амвросий… Помирает…

– Почему? Отчего? Он же еще вчера был здоров… – Я хотел добавить «как бык», но вовремя замолчал.

– Ночью сегодня… – всхлипнула старушка. – С колокольни упал… Все косточки себе переломал. Сейчас кончается…

– Да вы что?! Что за ерунда?! – Я был ошарашен. – А зачем он на колокольню полез?

– Кто его знает, милок?.. Без сознания батюшка наш, ничего не говорит. Может, по хозяйственной надобности что-то…

– Ночью? – поразился я. – По хозяйственной надобности?! А почему в больницу не везут?

– Нельзя, врач говорит. По дороге помрет, пусть уж лучше в родимом доме, под образами отойдет, всё ж лучше…

– Пришел в себя, пришел! Сейчас прощаться будет, – прошелестело в толпе.

Я попытался было проникнуть в комнату, где лежал Игорь.

– Вы куда? – встал на пороге врач.

– Я родственник, – нагло заявил я и подошел к кровати.

Отец Амвросий лежал, бессмысленно уставив глаза в потолок.

– Игорёк, это Сергей. – Я осторожно тронул желтую руку, лежащую поверх одеяла. – Что случилось? Скажи, это они? Да? Они?

Огромные миндалевидные глаза остановились на моем лице. Мне на секунду стало жутко. В их черном бездонном озере я как будто видел чей-то чужой, жуткий и холодный взгляд. Прямо мне в глаза взирала смерть.

– Игорёк, ты слышишь меня? – Я вновь тронул ледяную руку. – Это они, скажи!

Бескровные губы разжались, прозрачный пузырь слюны возник в черной щели рта и беззвучно лопнул.

– Кто это был, Игорь? – настаивал я. – Скажи, кто тебя так?

Его губы сомкнулись, глаза заволокло страшной непрозрачной пеленой, он как будто силился различить что-то за моей спиной. Я оглянулся. Но рядом никого не было. И я понял смысл этого взгляда в пустоту…

Я отпустил безжизненную руку, вышел из дома и перед десятками встревоженных лиц, с ожиданием и надеждой смотрящих на меня, сказал:

– Отец Амвросий умер…

Старушка, одна из тех любопытных особ, которые, как кошки, лезут лапой в любую щелку, где видят маломальское шевеление, с охотой рассказывала мне:

– Всенощную он служил – лица на нем не было… Уж не заболел ли, думали мы с Марьей Петровной… Из Москвы гости были, те, что на колокол отцу Амвросию деньги давали… А он, сердешный, словно не в себе был, светел лицом, ликом строг и как будто душой уже в другой мир смотрел. Чувствовал свою смертыньку…

Ледяной холодок пробежал по спине. Я поежился. «Чувствовал смертыньку…» Неужели и он ощущал, как стремительно сжимается кольцо, охватывая горло железным холодным обручем, как текут, отщелкивая секунды, последние часы, как всё ближе и ближе подступает к нему белая стена, без выбоинки, без кирпичика, мертвенная стена, за которой – ничего… А может быть, он просто тихонько сдвинулся после смерти жены, от одиночества и бесконечных молитв, как говорится, «креза пошла»? Ведь когда я его видел в последний раз, он был почти не в себе – разъяренный фанатик с безумными глазами. Проповедь мне такую задвинул, пытался что-то внушить, заставить покаяться…

– Тот, что был из Москвы, пачку денег батюшке вручил на поминовение усопших. Потом уехали все, а он в дом пошел, мы видели… А Марья Петровна мне и говорит: гляди, мол, Наталья, на колокольне белое свечение будто… Поглядела я, и правда, батюшки светы, будто что-то белое колышется. Жутко нам стало… Неужто, думаем, ангел Господень на землю к нам спустился, церковь нашу своим дыханием освятить… А луна-то такая, за весь год только однажды такая луна и бывает, крупная да ядреная. А потом думаем, это колокол новый недавно повесили, свет-то на его боках и играет и нам сияет, как будто ангел летит, крылышками машет… А потом глядим – будто бы как черная птица на землю спустилась… А утром уж Савельич наш отправился к заутрене церковь прибирать и нашел батюшку Амвросия… Лежал он, сердешный, грудью к земле припав, уж почти и не дышал…

Поскольку в последние дни постоянного места жительства у меня не было, мы договорились с Кэтрин, что я буду связываться с ней по утрам, до половины одиннадцатого. На этот раз я топтался возле метро «1905 года», ожидая, пока необъятных размеров дама найдет в себе силы вырваться из душных объятий таксофонной будки. Дело в том, что периметр кабины в точности соответствовал габариту пожилой леди, и поэтому существовала реальная возможность, что дама уйдет вместе с кабиной, будучи не в силах избавиться от ее тесных объятий.

Но всё закончилось благополучно. Пыхтя и ругаясь, дама вывалилась через незначительную щель в двери, и я занял освободившееся место. До конца связи оставалось не более десяти минут.

Я три раза набирал номер. Три раза долбаный автоответчик сигналил мне в ухо и требовал оставить свое сообщение. И каждый раз я пронзительно орал, пытаясь докричаться: «Кэтрин, возьми трубку, нам надо поговорить!» Но лишь презрительное молчание было мне ответом.

Прожорливое чудовище под названием «таксофон» сожрало все мои жетоны и не пожелало их выплюнуть, несмотря на требовательный стук по корпусу. Наконец прохожие пригрозили вызвать милицию, и я, испугавшись самосуда, свалил.