Море смерти, берег любви

Он писал страстно, запоем, писал и с натуры, и по памяти, в разлуке и во время их редких встреч. Он писал с нее пришельцев для своей эпопеи «Космические войны» (наверняка уж инопланетяне-то давным-давно решили проблему пола, преодолели его узы): среди хаоса и темноты первобытного мира, в бушующей стихии праматерии (или постматерии), среди летающих человеческих внутренностей и обломков нашего вечного мира, несомые солнечным ветром парят две фигуры в белых одеждах с огромными удивленными глазами первооткрывателей… Он рисовал с нее и Елену и Париса для заказанных ему иллюстраций «Илиады» – кудрявый воин, потрясающий копьем, у него тонкое лицо подростка и хрупкая фигура, очертания которой теряются в складках белого хитона, маленький эльф, порхающий с цветка на цветок среди ужасов кровавой битвы… Потом, когда они почти разошлись, он нарисовал ее по-другому. Сквозь обманчивый облик унисекса он различил самку богомола в милом обличьем – огромное чудовище, пожирающее мужчин. Эта картина – одна из лучших его работ.

За круглым столом восседает жирная бабища с чертами плодовитой матери семейства. Перед ней на тарелке лежит крошечный обнаженный человек, с которым эта дама умело расправляется при помощи ножа и вилки, – еще живая голова с искаженными от ужаса чертами наколота на зубец вилки, аккуратно расчлененное тело полито кетчупом и посыпано мелко нарезанной зеленью. И главное, зрителю непонятно – кетчуп это или кровь… А внутри женщины копошатся съеденные ею люди… Еще несколько жертв, ожидая своей участи, лежат на блюде, украшенные лимонными дольками и кусочками живой плоти. У одного из мужчин с лицом великомученика (полнейшее сходство с супругом прототипа картины!) во рту веточка петрушки, вместо глаз вставлены оливки – всё это напоминает дореволюционное барское пиршество, когда сытая челядь вносит в залу поросёнка, фаршированного гречневой кашей. Короче, «чудище обло, озорно и лаяй». Но самое замечательное – выражение лица каннибалки, холодное и деловитое, равнодушное и пресыщенное, жадное и вместе с тем царственно-великолепное. А голова человека, наколотая на вилку, – это голова его самого, Рината. На блюде и внутри женщины – лица многих его друзей… Теперь уже многих нет в живых – «иных уж нет, а те далече…».

Когда она увидела его картину «Наслаждение» на выставке в «Gallery-art», она сразу поняла, кого он изобразил, несмотря на полнейшее несходство общих черт. В чём, в чём, а в его творчестве она великолепно разбиралась!

Она приблизилась к нему, обдав ароматом дорогих духов. Этот аромат был ему незнаком, слишком долго они не виделись, и со змеиной улыбкой прошептала:

– Кажется, я тебя еще не скушала, да?.. Но, судя по твоему натюрморту, ты, бедняга, сам торопишься оказаться в уютной атмосфере моего желудка! К сожалению, пока близкое знакомство с ним я не могу тебе гарантировать! Но только пока!

И тут же, как только к ним приблизился ее дородный супруг, в дорогом костюме, при галстуке и с бриллиантовыми запонками, она беззаботно защебетала:

– Грандиозный успех, Макс! Глазунов по сравнению с тобой бездарный мазилка, ты на голову превзошел его своими иллюстрациями к «Илиаде»! Не удивлюсь, если тебя в один прекрасный момент выдвинут на лауреата Госпремии! Рафаэль по сравнению с тобой – первоклашка. Ты видел, Сашок, какие глаза у его возлюбленной из «Наслаждения»? – обратилась она к супругу. – В них бездна ада, в них райское наслаждение злом. Глаза врубелевского «Демона», только лучше! Это русские «Цветы зла»! И ты знаешь, я, кажется, узнала и твое лицо, милый, внутри этой ужасной женщины!

– Да? По-моему, ты ошибаешься, детка, – холодно парировал супруг, отходя к другим полотнам.

– Макс, ты гений, я всегда это говорила. – Улыбаясь, она перешла к другой картине. – Но без меня ты остался бы вопиющей бездарностью! Это как раз тот редкий случай, когда модель сделала художника, а не наоборот. – И, одарив его своей американизированной улыбкой в пятьдесят два зуба, она царственно повернулась и ушла.

После разговора Ринат еще рассеянно принимал благодарности, но на душе у него стало как-то пусто и тоскливо от прозвучавшей в ее словах недвусмысленной угрозы. А может быть, он, как всегда, преувеличил значение ее слов? Позже, конечно, он выкинул этот эпизод из головы, приписав его ярости брошенной женщины, но иногда в его ушах звучал свистящий шепот, и в памяти всплывали дьявольские глаза с насмешливым прищуром.

Потом были рецензии в газетах. Разные – и хулительные, и хвалительные. Кое-кто из критиков разглядел в его «Наслаждении» аллегорическое воплощение современной цивилизации, пожирающей души человечества тягой к материальному достатку. А один тип даже дописался до того, что увидел в облике героини, ни много ни мало, мать-сыру землю, родящую, кормящую и принимающую людей в свое лоно, а из этого сделал прямой вывод о корневой близости художника Максютова с древними славянскими оргиастическими культами.