Море смерти, берег любви

Да, Она – это чудовище, его злая муза, его коварная Фрина Мегарянка! Второй такой, как она, хочется верить, больше нет и не будет. И слава богу, что не будет!.. Та модель, что приходила к нему два дня назад позировать для серии античных рисунков, конечно, сильно напоминает Ее, но эта натурщица – только бледное, слабое подобие, карикатура на его идеал, чьи обгоревшие останки давно покоятся в могиле. Ну что же, на безрыбье, как говорится…

Свернувшись клубочком, чтобы было теплее, и постелив на кочку свернутую в несколько раз «Криминальную хронику», я привалился к сырой стене колодца и задремал. Спал я недолго и некрепко – всё чудилось во сне, что кто-то кричал и звал меня сверху. Я выплывал из обморочного полусна, пытался орать что-то в ответ, но тишина вновь отвечала мне только чавканьем собственных ботинок в желтой грязи и тихим шорохом осыпающейся со стен глины.

Очнулся я, совсем задубев от холода, и решил, что уже настало утро. По самым скромным подсчетам, прошли уже сутки с момента моего заточения, а я все еще находился в неведении относительно того, что со мной собираются делать мои тюремщики. Постепенно надежда начала гаснуть, и я, кажется, стремительно терял способность увидеть хотя бы один, самый завалященький фотон, невесть как просочившийся в подземелье.

Несколько упражнений помогли слегка разогреть задубевшие конечности. Желудок, устав требовать от своего хозяина пищу, уже давно перестал бурчать и уже только тихонько ныл, выпрашивая у меня хоть корочку хлеба. Но что я мог предложить своему верному, безотказному другу, всегда так регулярно и в срок переваривавшему еду, – увы, ничего! Только влажную газету, на которой я провел ночь (или день), но, думаю, от такого питания он отказался бы категорически.

Следующие часа два я развлекался, издавая жалобные и не очень крики, оглашая унылыми завываниями мокрое подземелье, как первосортное английское привидение. Вскоре пришлось перейти к угрозам – ноль эмоций в ответ. К обеду у меня начались галлюцинации. Перед мысленным взором вставала тарелка с мамиными варениками, горяченькими, со сметанкой. Тарелка постепенно увеличивалась в размерах, превращаясь в огромный таз, который не поместился бы и в прожорливого борова.

Потом сладостные видения вареников сменились призраками котлет и фантомами цыплят. Через пару часов сладких грез я снизил планку своих требований и решил ограничиться созерцанием буханки черного хлеба, которая неотступно стояла перед моим внутренним оком, вызывая приступы младенческого слюнотечения.

Всё еще надеясь на милость победителей, я пытался отогнать видения громогласными вызовами охранников, но усилия были тщетны.

– Что они там, сдохли все, что ли? – ярился я и неожиданно замер от свежей неприятной мысли, чудом навестившей мою голову, несколько затемненную страстным желанием жрать. А что, если они действительно там все погибли? Может, этих уродов, людей Рэма, вырезали всех до одного эти, как их там, ну, из банды Касьяна? Или наоборот, люди Рэма перерезали прихвостней Касьяна – знать бы точно, кто меня схватил. Как там у них бывает, что-то вроде кровной мести за убитых братков… Что же мне теперь, тут представиться от голодной смерти?

Я решил действовать. Хотя тело уже изрядно ослабело от воздержания и напоминало высохшие мощи, но, собрав остатки воли в кулак, я решил бороться до последнего. Щелкнул зажигалкой. Обошел свою камеру по периметру и по диаметру, ковырнул стены. От бодрых мыслей о подкопе пришлось сразу же отказаться – слишком уж много времени займет это грязное дело. Графа Монте-Кристо хотя бы регулярно кормили, а я вынужден питаться только собственным желудочным соком.

Самое реальное и разумное решение, к которому я постепенно пришел, – попробовать выдолбить ступени в грунте и по ним подняться наверх. Диаметр колодца был достаточно мал, и я мог бы вскарабкаться по ступеням, опираясь для устойчивости одной рукой на противоположную стенку колодца. Попробовав совершить то же самое по гладкой стене, я неизбежно свалился бы обратно – влажная глина была скользкой, как мыло.

Не хотелось портить маникюр, поэтому, выковыряв из земли небольшую щепочку, я бурно принялся за работу. Мою трудоспособность увеличивала в несколько раз мысль о том, что там, наверху, может оказаться что-нибудь съестное, например заплесневелый сухарик или картофельные очистки. А если там отыщется еще и сигарета, хотя бы до половины выкуренная, – я буду на седьмом небе! Мысль о куреве взбодрила меня даже больше, чем мысль о еде.

Первые пять ступеней, располагавшихся до уровня двух метров, дались без особого труда. Но дальше работа пошла менее успешно. Приходилось действовать враскорячку, вися, как паук, над пропастью. Опираясь ногами в только что вырытую ступеньку, а рукой – в противоположную стенку, я чувствовал себя акробатом, севшим на шпагат между двух тумб, с той маленькой разницей, что мои опорные ноги то и дело разъезжались по скользкой глине и я грозил загреметь вниз, обрушив всю работу.